— Фу, пахнет вареным кирзовым сапогом, — однажды заявила она.
— Можно подумать, ты, бабуля, его когда-нибудь варила.
— Конечно.
— Ты всерьез? А зачем?
— Случайно. В одно лето мы с твоей матерью жили в деревне, и я плеснула кипятком на хозяйские сапоги, они валялись возле печки. Ну и дух стоял! — Она так выразительно покачала головой, что у Нади не возникло никаких сомнений — бабушка говорила истинную правду. Ей даже померещился препротивный запах, хотя, как пахнет вареный кирзовый сапог, Наде нюхать не доводилось.
— А ты не слышала, что в моду вошли духи с запахом паленой резины? — спросила в то утро бабушку Надя и рассмеялась.
— Правильно смеешься, это могли придумать только те, кто никогда не жил в Москве в доме с окнами на шоссе.
— Вообще-то, это парижские духи, — согласилась Надя. — Ты права, как всегда.
— Жизненный опыт, милочка. — Бабушка сложила губы бантиком. — Между прочим, я ведь была в Париже, ты знаешь. Твоя матушка свозила меня в этот… темпераментный, я бы сказала, город. — Она выразительно покачала головой. — Когда я приезжала к ней в гости, на третий год после ее свадьбы.
— Коне-ечно, кому — Париж, а кому — три смены в лагере.
— Я ездила не на все лето, если ты помнишь.
— А я — на все, если ты помнишь.
Надя отчаянно рыдала, когда бабушка улетела к матери в Германию без нее. Но в то время с детьми ехать за границу не разрешали. Потом, конечно, Надя побывала у матери, уже школьницей, более того, мать и ее муж-немец приглашали жить с ними, но Надя рвалась к бабушке в Москву…
Надя часто вспоминала свои разговоры с бабушкой, казалось, они были ни о чем, но их Наде не хватает до сих пор, хотя бабушки нет уже два года, Надя одна живет в двухкомнатной квартире в Измайлово с видом на Сиреневый сад.
Потягивая крепкий кофе, она выглянула в окно и увидела, что деревья почти отцвели. Но перед глазами стояло прежнее роскошное буйство оттенков цветущей сирени и в воздухе плыл терпкий аромат. У Нади была особенная память на запахи, она улавливала тончайшие оттенки темно-малиновой сирени, белой, почти пурпурной и классического «сиреневого» цвета. Казалось, белые цветы должны пахнуть слабее, но они обладали крепким, пряным запахом. Запахи она помнила слишком хорошо, и сейчас, даже после душа, ей казалось, что ее тело сохранило аромат кожи Найка…
В кухню, бесшумно ступая широкими мохнатыми лапами, внес рыжее шестикилограммовое тело Маркиз Второй, ее сокровище. Что ж, это не преувеличение, котище на самом деле становится для нее все более дорогостоящим существом. И не потому, что берет призы на кошачьих выставках или Надя получает алиментных котят. Вовсе нет.
— Явились, ваша светлость? Или лучше сказать, ваша рыжесть? Не соизволите ли испить молочка? Вам какого? Жирностью три и две десятых процента или вы поститесь и вам сойдет полупроцентное молоко?
Маркиз и ухом не повел, устремился на диван и уселся рядом с Надей. Сейчас он походил на снопик ржи, только перетянутый слишком высоко. Будь у Маркиза Второго шея подлиннее, он вполне сошел бы за экспонат для какого-нибудь праздника урожая в Нечерноземье.
— Красавец ты мой, — вздохнула Надя.
Кот ничуть не сомневался в собственной неотразимости, поскольку являл собой полную копию Маркиза Первого, своего отца. Тот прожил у Нади восемь лет.
Взглянув на кота, Надя вспомнила слова бывшего мужа, Стасика:
— Ну что ж, разбежимся, если ты так хочешь. Но кое-что от меня при тебе все равно останется. Вот этот тип. — Он поцеловал Маркиза Первого в нос и опустил на пол. — Он сам, а дальше его потомки — непременно веди эту линию — будут напоминать обо мне. Ты ведь все равно меня не забудешь, меня нельзя забыть. Я любил тебя, Надя, и ты любила меня. Но я не держусь за тело, когда душа меня больше не принимает.
Да, душа ее тогда уже не принимала Стасика. Они расстались без скандалов, прожив вместе два с половиной года, и с тех пор следили за жизнью друг друга издали. Стасик в Москву не залетал давно, он стал по-настоящему деловым человеком, удачливым, отважным, осел в Германии, в Берлине. Впрочем, про Стасика лишь с большой натяжкой можно сказать, что он живет в Берлине. Станислав Рублев живет везде, где сумеет получить заказ на иконописные работы.
— Ну, котище! — Надя встала из-за стола и поставила чашку в мойку. — Оставайся и дрыхни, а мне пора.
Надя оделась в черные брюки из модной ткани с лайкрой, они сидели на ней как влитые, топик-плетенку она выбрала зеленоватого цвета, а сверху накинула короткий черный жакетик на молнии. Перекинув через плечо сумку, выскользнула за дверь.