Найк засмеялся.
— Надо было спросить Найка Гатальски. — Он перегнулся через стол и быстро поцеловал Надю в кончик носа.
Она смущенно вспыхнула.
— Знаешь, к тому времени я уже рискнула познакомиться с авокадо, и было мне так противненько… — Она сморщила нос.
— Я думаю, ты обошлась с этим фруктом не по правилам.
— Это я потом узнала. Когда играешь не по правилам, всегда выходит конфуз.
— Авокадо требует компании чеснока и лимона, чтобы ты знала.
— Теперь-то я знаю. И даже сама могу приготовить салат или коктейль.
— Давай пробуй артишок. Тебе понравится. У нас с тобой наблюдается совпадение вкусов. Я хочу, о нет, я страстно желаю, — он понизил голос до шепота, — чтобы это совпадение было абсолютным и полным.
— Сейчас попробую. — Надя нацелилась вилкой на кусочек.
— В России первым любителем артишоков был Петр Великий. Он дал указание завезти их в Россию. Их считали лекарственным растением, выращивали в садах и огородах самых богатых людей. Артишоки росли и у нас под Тулой. Вот здесь. Между прочим, этот дом, где мы с тобой сейчас сидим, я построил на месте старинного барского особняка. Бабушка дала мне план поместья.
Надя улыбнулась и кивнула. Она наконец наколола на вилку кусочек и потянулась снять губами. Найк не отрывал глаз от ее губ, ему хотелось поцеловать ее сейчас, немедленно, но он удержался.
— Моей бабушке, — продолжал он хрипловатым голосом, — больше всего нравится, когда появляется розетка из огромных серо-зеленых листьев, а потом из середины вырастает высокий, больше метра, стебель, а уже после на верхушке образуется соцветие, похожее на шар.
— Большой шар?
— Сантиметров пятнадцать в диаметре. По крайней мере, у нас на ранчо такие.
— А едят что? — Она кивнула в тарелку. — Я попробовала сейчас что?
— Это нераскрывшиеся соцветия. Перед тем как их есть, надо отрезать верхушку и удалить цветки. Ты чувствуешь вкус незрелых грецких орехов? Да?
Надя помолчала, прислушиваясь к своим ощущениям.
— Пожалуй. — И снова нацелилась вилкой.
— В ресторане, который мы откроем, станем подавать артишоки с помидорами, зеленью, майонезом или сметаной. И готовить из них суп-пюре.
Надя вспыхнула на секунду, услышав «мы», но решила пропустить мимо ушей, полагая, что Найк имеет в виду себя и своих работников.
— А ты уверен, что не прогоришь с вегетарианским рестораном? У нас в России живут мясоеды.
Найк вздохнул.
— Я знаю. И знаю почему. При низких доходах дешевле питаться мясом. Но я думаю, доходы будут расти и вкусы изменятся. А мы с рестораном тут как тут.
— Но ты должен заботиться о прибыли? Разве нет? — серьезным тоном спросила Надя, хотя думала о совершено другом. Обнаженная грудь Найка, покрытая золотыми волосками, притягивала ее взгляд. Кажется, она поняла, почему ее собственная грудь горит, ее натерли вот эти жесткие волоски. И не только эти… И у нее горит не только грудь, а гора-аздо ниже…
Надя вдруг заалела, но Найк не догадался о мысли, вогнавшей ее в краску.
Он подумал, что она засмущалась от того, что затронула коммерческую сторону дела. В Америке не принято спрашивать о доходах, принадлежности к партии и об интимной жизни. Найк поспешил ее успокоить и снять возникшее смущение Нади.
— Я не ставлю целью получать прибыль от ресторана. И потом, детка, прибыль — это не только деньги. Я хочу оказать влияние на общество.
Надя засмеялась.
— Однако.
— А знаешь… Кое-какую прибыль я уже получил. — Он хмыкнул. — Приехал сюда и нашел тебя, Надя.
Он протянул руку через стол и ухватил ее за запястье. Рубашка распахнулась, глаза Найка загорелись, когда он увидел напрягшиеся и жаждущие ласки соски. Он отчетливо помнил их вкус и аромат. Они пахли корицей. Наверное, у Нади гель для душа с корицей. Он с шумом втянул воздух.
Надя снова засмеялась и другой рукой поплотнее запахнула полы рубашки. Он отпустил ее руку, а она взяла вилку и подцепила еще один кусочек артишока. Теперь она отчетливо ощущала вкус грецких орехов, но он был очень тонкий.
Она вдруг почувствовала глубоко внутри, в закоулках души, что-то похожее на панику, ту, которая возникает, когда рушится привычное старое, ты сам мечтал, чтобы это старое разрушилось, и на его месте уже возникает новое, но оно пугает, и ты цепляешься за старое, хочешь, чтобы оно вернулось и успокоило.
Почему она здесь? Почему с этим мужчиной? Почему она уже воспринимает Найка Гатальски как частицу себя самой? Есть ли время убежать от него, отсюда… И от себя?