– Я искренне ненавижу свою жизнь и только рад возможности вот так скоропостижно ее закончить – заканчивает он
Что он только что сказал? Как он мог столь скоро заставить разуверовать меня в собственной позиции несколькими искренними фразами? Неужели я настолько эмпатийный человек, при этом являющийся не первый год откровенным грабителем – забывшим про сантименты и любое проявление доброты по отношению к людям. Пистолет невольно пробирает дрожь, стремительно распространившаяся по руке, мне не остаётся ничего кроме как выплеснуть ком склеившихся противоречий на волю ударом по витрине, по которой моментально проступает трещина подобно полотну зимнего льда под весом авантюриста. Этот крик – не попытка проявления морального давления, скорее – жалкое осознание своей ничтожности, вмиг тот самый судейский молоточек переходит в руки парня в нелепой кепке.
Ни одна мышца на его лице даже не дрогнула, будто бы даже выстрелив – я оставлю эту гримасу, полною внутреннего удовлетворения случившимся неизменной. Насколько я жалок, в такой момент хочется лишь оказаться где-нибудь под маминой юбкой, упорно прячущимся за ногой от появившейся опасности. Грабитель-идиот – да я воплощение любой комедии с сюжетом, построенном на нелепой попытке ограбления с женским чулком на лице.
Следующие действия мне столь сложно хотя бы с какой-то точки зрения, не обделённой логикой объяснить. Я наставляю оружие на парня буквально впритык и командой показываю поднять руки и двигаться за мной. Мы плавно вытекаем из магазина, я, идущий наощупь спиной и мой визави – все с тем же каменным лицом, наступающий на мои следы. Со стороны это, наверное, выглядит весьма жутко, уже вижу заголовок новости, будь неподалёку объектив камеры, замаскированный в темноте: «ПРЕСТУПНИК ВОРВАЛСЯ НА ЗАПРАВКУ, ВЗЯЛ В ЗАЛОЖНИКИ ПРОДАВЦА И В ДАННЫЙ МОМЕНТ ТРЕБУЕТ ПРЕДОСТАВИТЬ САМОЛЁТ ДО МЕХИКО»
Я и сам не вижу в происходящем мотива, но в голове все более четкими буквами проявляются мысли с одним абсурдным лейтмотивом: ты должен помочь ему сбежать от этой жизни во что бы то ни стало. Разум перебивает чувства, почему я должен помогать какому-то продавцу? Ведь мои собственные сбережения давно подходят к нулю и бытового воровства в супер-маркете скоро будет недостаточно, чтобы прожить не то что следующий месяц, а даже на день позже заглянуть будет делом страшным. Но чувство эмпатии заражает меня все больше и больше, смывая любые сомнения.
Мы медленно садимся в машину – я и моя тень с поднятыми руками
– Ты выглядишь как человек, которому мать запрещала курить – почему-то вырывается у меня
Одобрительный кивок со стороны спасаемого заложника
– Тогда возьми и закури
Я протягиваю парню пачку, уже успевшую заскучать на торпеде, он неловко вытаскивает одну, будто бы отголоски маминых запретов все ещё пытаются сдержать этот процесс. Наверное, не стоит даже упоминать, что первый клубок дыма, выпущенной девственными лёгкими сопровождается кашлем со стороны задёргавшегося в моей сценке актера второго-плана. Следующие волны аннигиляции табака выглядит настолько жадными, что невольно складывается ощущение, что дойдя до фильтра – дело не остановится. Может он думает, что это ритуал, после которого последует пуля? Наверное, он все ещё в глубине дыши перебивается между саморефлексией относительно прожитой жизни и попыткой понять меня, грозного злодея, но самое смешное во всем этом то, что я сам ни черта не понимаю как должны захлопнуться титры в нашем акте уподобления вредной привычке человека, доселе не знающего вкуса сигареты. Может забрать его с собой? Но куда, я кочевник и не имею как такового дома, частенько оставаясь в этой потрепанной машине неделями. Да и потом, неужели я, по сути павший человек, возомнил себя ментором, вершащим судьбы с наведённым пистолетом? Мы такие разные, но почему-то именно сейчас, в столь странных обстоятельствах, я вижу в этом только избавившемся от прыщей парне, поздно вылетевшим из под маминого крыла себя, ещё не пронюхавшего все последующие этапы превращения в форму обитателя автомобиля без веры: в Бога, друзей и семью. По сути – я ведь точно такой же, просто меня до боли воротит видеть в нем собственное отражение. Подобные мысли провоцируют скупую, мужскую слезу, коей мне хочется ее представлять в собственных мыслях – на деле, ничем не отличающуюся от слезы нашкодившего ребёнка перед лицом поблескивающего на свету отцовского ремня.
– Знаешь что, ты ведь в не самых выгодных обстоятельствах, чтобы сейчас спорить, поэтому сделай, что я скажу? Пообещай мне, что сделаешь это? – прорываю я затянувшуюся пустоту звука