Она издала удивленный звук, но не отстранилась.
"Интересно, - подумал Карниш, - нравится ли ей это на самом деле?" Он сделал свой пенис ещё больше и толще, чтобы ее губам стало больно. Он не был уверен, ждет ли она от него каких-либо звуков, но, подумав, что это весьма вероятно, застонал. Она подняла на него свои широко раскрытые глаза, почти так же широко раскрытые, как ее губы вокруг его члена. На мгновение ему показалось, что он увидел выражение страха на ее лице, и его удовольствие, если это чувство можно так называть, на мгновение стало подлинным. Она издала наполовину задыхающийся, наполовину скулящий звук, и Карниш понял, что пришло время. Он кончил прямо ей в рот, контролируя поток семени так, чтобы выбросы были долгими и сильными. Ее рот и глотка работали, как насос, и он заметил, что выражение невероятности происходящего в ее глазах стало еще сильнее. Впрочем, эта игра захватила его, и он гораздо дольше, чем должен был бы на самом деле, продолжал изливать свое семя ей в рот, пока она непроизвольно не отстранилась, едва не захлебнувшись. Он обратил внимание, что, не желая обидеть его, она не выплюнула сперму, а с громким звуком проглотила.
- Мистер Карниш, - прошептала она с благоговейным ужасом.
- Спасибо Кэрол, - все еще поддерживая эрекцию, сказал Карниш.
Кое-как ей удалось подняться на ноги. Ее глаза были наполнены страхом. Он положил ей руку на шею.
- Надеюсь, ты придешь еще, когда я буду менее утомлен, - сказал он.
Ее глаза стали еще шире, хотя он думал, что это уже невозможно. У двери она повернулась, слабо улыбаясь.
- Спокойной ночи, Кэрол, - сказал Карниш.
Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но лишь кивнула, открыла дверь и выскользнула в коридор. Только после того как дверь за ней закрылась, Карниш снял эрекцию, застегнул брюки и подошел к окну. Его не покидало острое чувство, что он приехал как раз вовремя, что сегодня здесь произойдет еще одно убийство и он наконец-то встретит себе подобное существо. "Поверь в это, - сказал он сам себе,- поверь всей своей сущностью". Он подошел к двери, повесил на ручку табличку с надписью "НЕ БЕСПОКОИТЬ" и вышел.
7
Когда Бекки, положив наконец трубку, взглянула на часы, висевшие на стене прямо над Генри, было уже тринадцать минут первого. Невозможно поверить, но она проговорила с Саймоном по телефону больше трех часов. Еще сегодня утром и даже уже вчера ночью она знала, что он ей нравится, но даже не подозревала, что это чувство настолько в ней сильно. До того как она услышала по телефону его голос, она даже не представляла себе, как сильно хочет с ним поговорить, как ей нужен такой разговор. И они поговорили! Обо всем! О них самих, об их жизни, об их надеждах, мечтах и страхах.
Уже много лет она так не откровенничала с людьми, и, разумеется, результат можно было легко предсказать. Возникло ощущение близости. Даже по телефону. Нежелание повесить трубку, страх прервать только-только установившиеся отношения. Казалось, они ждали чего-то похожего очень долго и наконец их ожидание было вознаграждено.
Прошлое Саймона, как она и думала, было связано со средним классом. Но он застрял меж двух миров, страшась жить жизнью своих родителей, но еще больше, страшась выбрать другой путь. В результате он остался плыть по течению, одинокий, ни к чему не привязанный, сторонний наблюдатель жизни. Когда она рассказала, что в прошлом была сравнительно богата, он лишь слегка удивился. Но ее ситуация в корне отличалась от его положения. И всегда отличалась. Она сознательно оставила одну жизнь, чтобы жить другой. У нее было кое-что, во что она верила. И она твердо стояла на своем пути.
Но в одном их с Джеком Холденом мнение о Саймоне совпадало - это был хороший, честный и искренний парень. После трехчасового разговора по телефону ей не оставалось ничего другого, как лишь окончательно в это поверить. Саймон еще находился в поиске, но она верила, что однажды он найдет себя, и надеялась, что будет рядом, когда это случится.
Саймон произвел на нее неизгладимое впечатление. На это раз он был с ней более откровенен, чем вчера ночью, и рассказал ей без утайки, что именно он видел в переулке за книжным магазином. И теперь, когда она как следует узнала его и стала ему доверять, она уже не имела права сомневаться в его словах. Он стал свидетелем чего-то необъяснимого, чего-то ужасного.
Генри открыл глаза и посмотрел на нее. Бекки улыбнулась.
- Он, наверное, хороший парень, - почти дружелюбно сказал он.
- Да, - ответила она, продолжая улыбаться, и покраснела.
Генри обернулся, посмотрел на часы, встал и зевнул:
- Пойду проверю "президентский" номер.
- Сиди, Генри, я сделаю обход.
- Ты серьезно?
- Вполне, я и так слишком долго бездельничала.
- Ну, если ты хочешь...
Он снова сел, скрестил руки на груди и опустил голову. Бекки открыла нижний ящик стола и достала оттуда фонарик. Проверив, работает ли он, она направилась к двери в спальню, которую Генри с сарказмом назвал "президентским" номером.
Это было помещение примерно в сотню футов длиной и тридцать футов шириной - меньше, чем гимнастический зал, но больше, чем площадь среднего городского дома. Там стояли четыре ряда кроватей, по тридцать в каждом возможность приютить на ночь сто двадцать человеческих существ, которым больше совершенно некуда пойти. Зал был погружен во тьму, горели только надписи "Выход" в дальнем конце, да свет из конторы проникал через открытую дверь. У входа Бекки на полминуты остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом начала обход по первому ряду. Темные прямоугольники кроватей были похожи на ряды свежих могил. Она постаралась избавиться от подобных сравнений: они были совсем некстати, особенно после рассказа Саймона. Кроме того, некоторые из этих могильных холмов шевелились, а зал был наполнен храпом, стонами, сопением и кашлем, и воняло здесь не смертью, а, наоборот, жизнью. Немытыми человеческими телами. Бекки наморщила нос, вдохнув эту ужасную смесь мочи, пота и кала, и черт знает чего еще.
Вот уже два года она занимала эту единственную в ночлежке полно оплачиваемую должность и достаточно хорошо знала многих из своих ночных гостей. Очертания тел пригорков на кроватях казались знакомыми, так же, как казались знакомыми и некоторые звуки. Однако лица менялись. Два года назад ночлежкой в основном пользовались мужчины, женщин было совсем немного, и они по большей части приходили одни. Теперь они приходят с детьми. С двумя, а то и тремя. Иногда дети спят вместе с матерью, но все-таки отдельно, потому что спать двоим на одной кровати запрещено распорядком. Бекки не знала, чем вызвана эта перемена, - то ли тем, что стало больше бездомных женщин и детей, то ли тем, что они постепенно начинают понимать пользу ночлежек. Многие выглядели довольно прилично и, на первый взгляд, особенно не голодали. Произошло то, что происходит с любым видом помощи бездомным и неимущим: этими услугами начали пользоваться те, на кого эти услуги ориентированы не были. Избитая мужем женщина убегает из дома и внезапно понимает, что пойти-то ей некуда. Мужчины, перебрав на вечеринке, решали, что лучше провести ночь в ночлежке, чем тащиться домой. Пока оставались свободные места, любой мог прийти сюда и остаться на ночь. Обычно люди, у которых был дом, проведя здесь одну ночь, больше не возвращались. Ночлежка - не то место, куда ходят ради удовольствия. А тем временем всякие политики, видя, что происходит, начинают болтать, что найдена панацея от любых социальных недугов:
"Вы только взгляните на ночлежку на Одиннадцатой улице. Содержится на пожертвования частных лиц, делает большое дело. Правительству нет нужды вмешиваться".
И в конце концов ночлежка превратится в отдушину для всех, кому нынче не повезло, и тогда от нее уже будет мало толку для тех, кому она действительно необходима. Дойдя до конца спальни, Бекки развернулась и пошла назад по другому ряду. Женщины и дети сбились в одном углу, как будто в толпе они получали хотя бы иллюзию защищенности от хищников, которые тоже могли скрываться в этом убежище.