Разнообразные вещи закрывали стены, оклеенные клочковатыми серыми обоями. Я разглядел несколько ободранных велосипедов, полуразобранный мопед, два старинных резных гардероба и сервант, стеклянные дверцы которого были изнутри закрыты выцветшими газетами или бумагой. Из стен торчали длинные ржавые гвозди, на них висели разного размера облупленные тазы и большое оцинкованное корыто. Из-за двери, которая была ближе ко мне, доносилась визгливая женская ругань, из пропадающего во тьме конца коридора слышался затяжной хрип спускаемой в унитаз воды, откуда-то сбоку — стук молотка. Фоном для всех этих звуков был негромкий, но очень отчётливый мат. Мужской вполне трезвый голос рассказывал о девчонках с Плющихи, виртуозно, без единого повтора вкрапляя в последовательный рассказ матерные рулады. Я подумал, что безнадежно опоздал, Катя заждалась, рассердится, пожалуй. Объясню ей, что задержали на работе, — сегодня привезли с сердечным приступом самого товарища Малышева, заместителя наркома Орджоникидзе. Пока вызывали профессора, пока я ставил капельницу, пока меня сменили, пока я отчитался перед товарищами из органов, счёт времени потерялся.
Такая уж у меня работа в главной больнице страны. В той, которая на Воздвиженке. Мне всё удается, сама Александра Юлиановна Канель, наш главный врач, в прошлом году вызывала меня, хвалила.
Александра Юлиановна совсем старенькая, но авторитет её велик, не только в больнице, но и в Москве и даже в стране. Она лично знакома с товарищем Сталиным, всем известно, что он ценит организаторский талант и большие знания товарища Канель. В её просторном и светлом кабинете на последнем, недавно надстроенном этаже, я неожиданно понял, что первое, пусть не самое заметное, зато самое глубинное кольцо обороны народа и страны проходит здесь. Ведь здоровье и сама жизнь людей, ведущих нас в будущее сквозь сомкнутый строй врагов и просто недругов, находятся в руках Александры Юлиановны. Эти руки замыкают кольцо, а я лишь маленькая частица его.
Мысли показались мне немного выспренними, и я покраснел. Смущение моё усилилось, когда Александра Юлиановна сдержанно похвалила меня. «Вы хороший врач, товарищ, думающий, знающий дело», — сказала она. Подумав, добавила, что социальное происхождение в наше время не главное, на это теперь часто закрывают глаза, потому что происхождение далеко не всегда подразумевает убеждения, самое важное — готовность служить делу. По этим причинам она считает возможным доверить мне дежурства в отделениях и в будущем ответственные дежурства по всей больнице. Так и вышло.
Как раз вчера я впервые остался дежурным по клинике на сутки. Трудновато было, устал, несмотря на привычку к бессонным ночам. Уж слишком велика ответственность. «Надеюсь, — подумал я, — Катя простит меня за опоздание». Сегодня мы собирались ехать на Русаковскую, там ей, наконец, выделили однокомнатную квартиру.
Катюша умница. Она начала работать в аппарате товарища Ежова несколько лет назад простым делопроизводителем, а училась заочно. Когда товарищ Ежов встал во главе чекистов страны, её перевели в Московское Управление НКВД, где она теперь занимает немалый пост в хозяйственном отделе и имеет в подчинении двенадцать сотрудников. И она наконец переедет из перенаселённой квартиры пусть в маленькую, но отдельную в доме НКВД на Русаковской. «Вот что значит вкладывать душу в работу. Это всегда оценят и страна, и люди», — подумал я. «Кроме того, чекисты всегда должны быть на особом положении, какой бы пост не занимали, слишком трудна их работа».
Ну а мне, несмотря на благосклонность товарища Канель, никаких квартир ждать не приходилось. И я полагал это очень верным, интеллигенция не должна иметь каких-либо преимуществ, во-первых, потому что её роль совсем не главная, во-вторых, нам всегда легче, потому что есть багаж знаний. Мой отец до Революции имел хорошую адвокатскую практику в Киеве, поэтому мне удалось получить приличное домашнее образование помимо гимназического. Я уехал учиться в Москву, с отличием закончил медицинский факультет, работал в больнице имени профессора Боткина. Меня заметили и перевели в Лечебно-Санитарное Управление Кремля. Я понимаю, что мою биографию изучили вдоль и поперёк, но не нашли в ней ничего предосудительного, я же не могу быть в ответе за отца. Снова вспомнились слова Александры Юлиановны о происхождении, о дальновидности руководителей страны в этом вопросе, ведь это касалось не только меня, но и Кати. Тут мои размышления прервались, я вспомнил, что опоздал, и постучал в дверь. Катя открыла сразу, я понял, что она ждала меня, потому что была уже в пальто.