– А такое впечатление, что бродил по полям. Думаю, тебе не стоит расхаживать по магазину в таком виде, правда?
Уилф раскрывает рот раньше, чем успевает придумать вежливый ответ, или хотя бы спокойный, но ему удается выговорить только:
– Я и не собирался. – Он стирает большую часть грязи с ботинок пакетом из супермаркета и отдает его Грэгу. – Не положишь в мусорную корзину, пока я попытаюсь метнуться наверх, чтобы меня не попросили на выход?
Когда он с трудом пересекает торговый зал, его левый ботинок то и дело издает звуки, слишком похожие на то музыкальное сопровождение, какое он всегда старается подавить, посещая общественные туалеты. Правой ногой он ступает только на пятку, поддернув штанину, чтобы промокший отворот брюк не лип к лодыжке, и потому не удивительно, что Грэг внимательно наблюдает за его продвижением, а двое маленьких детей хихикают, глядя на него. Отворот брюк прилипает к ноге, когда он показывает пластине на стене свой электронный пропуск. Даже скрывшись за дверью, он все равно чувствует себя совершенным дураком, за которым по-прежнему наблюдают. Поднявшись наверх, он отклеивает от ноги штанину и кладет суши на стол в комнате для персонала, прежде чем направиться в то место, которое некоторые работники, вторя Вуди, называют теперь мужской уборной.
Лампа включается, подрагивая и издавая неровное жужжание. Кто вообще следит за состоянием этого помещения? Скомканная бумага в грязных разводах разбросана по всему полу, ею же забита раковина. Уилф поднимает все это бумажными полотенцами, чтобы смыть в унитаз; остаток рулона уходит, чтобы оттереть грязь с одежды. Его то и дело пронизывает абсурдное ощущение, что, когда он в следующий раз поднимет голову, в зеркале вместе с ним отразится кто-то еще. Но, естественно, у него за спиной только зеленоватая стена, такая же безликая, как туман. Избавившись от грязи, насколько это возможно, Уилф усаживается за столом в комнате для персонала в обществе старинного друга, «Войны и мира».
Он наслаждается первым предложением и первым кусочком японской еды, когда из кабинета менеджеров доносятся голоса.
– Забыла сказать, я тут кое-что высидела для тебя, Джил, – произносит Конни.
– Очень расплющилось?
– Было бы смешнее, если бы обошлась без «очень».
– Извини. Как же я не подумала. Так оно расплющилось?
– Во второй раз уже не так смешно. Я достала фотографии твоего писателя, так что, если составишь рекламный текст до конца дня, будет просто отлично. Заставь попотеть свое воображение.
– В последнее время оно только этим и занимается.
– Ты ведь хотела что-то мне сказать?
– Не так чтобы хотела. Давай лучше не будем.
– Нет, давай уж будем. Послушай, Джил, если б я знала, что ты была замужем за Джефом…
– Он ничего для меня не значит, поэтому не принимай в расчет мои чувства.
– Это очень… прошу прощения, что?
– Я хотела сказать, что вот моя дочь – совсем другое дело.
– А она часто собирается бывать в магазине?
– Скорее всего, не очень. И еще реже, если ей запретят.
– Уверена, об этом речи не идет. Можем мы просто попробовать оставлять свои домашние заботы дома? В этом и заключается профессионализм. Что не так?
– Я не сразу поняла, что ты имеешь в виду.
– Теперь поняла? Отлично. Вот тебе Броуди Оутс. Я освобожу для тебя витрину. Приведи к нам столько покупателей, сколько сможешь.
– Не знаю, Конни, смогу ли добиться таких же успехов, как ты.
Повисает молчание, и Уилф представляет себе, как обе женщины делают вид, что понятия не имеют, на что намекает Джил. Он уже собирается как-нибудь заявить о своем присутствии, когда Джил открывает дверь. Они с Конни смотрят на него во все глаза, словно он подслушивал, а он действительно подслушивал. Он набивает рот суши и пытается спрятаться за книгой.
«Eh bien, mon prince…» Он так и буксует на этом предложении, пока обе женщины испепеляют его взглядом, и даже когда дверь закрывается и Джил уходит, вколачивая каблуки в ступеньки, он так и барахтается в словах. Он знает, что в наполеоновские времена французский был вторым языком русской аристократии и Толстой показывает это в романе, только это знание никак ему не помогает. Он напоминает себе, какая это радость – уметь прочесть любую книгу, иногда даже целую за один день, но воспоминания никак не помогают совладать с ощущениями: как будто серость, сотканная из тумана и паутины, окутала его разум. Эбиен, мон принцип… Э, бин… Блин… Бессмысленная бессмыслица… Неужели это Слейтер с ним сделал? Обвинять старого врага – впустую тратить время, когда ему необходимо сосредоточиться. Уилф запихивает кусочек суши в пересохший рот и с трудом проглатывает, глядя на часы: судя по ним, он читает первую строчку уже несколько минут. Может, получится погрузиться в книгу через сюжет? Любовные романы, дуэль, светская жизнь, охота, сражения, но главное – люди? Когда он возвращается к списку действующих лиц в начале книги, имена с тем же успехом могли бы быть кусками грязи.