Ей почему-то хочется сдаться под его напором, этой опьяняющей пылкостью, почувствовать, какого это, когда тебя действительно… любят.
Он почти невесомо касается участка кожи за задравшейся рубашкой и вытягивает остатки ткани из-за пояса брюк, затем осторожно расстегивает пряжку ремня и молнию. Мир резко сужается до ловких манипуляций Жана у ее живота, до незнакомого доселе предвкушения и азарта, ударивших в голову не хуже вина.
Одной рукой он тянется к расстегнутым полам брюк, оттягивает резинку нижнего белья и вскользь проходится по мокрым складкам между ее бедер. Микаса пятится назад и врезается спиной в холодную каменную стену, хватаясь за его плечи. Губы замирают в беззвучном стоне: от прикосновения теплых пальцев становится так сладко, что гудящий поток мыслей заглушается, а в солнечном сплетении упоительно саднит. Воздух со свистом врывается сквозь крепко сжатые зубы, пальцы комкают хлопковую ткань, почти болят от напряжения: она чувствует, как перекатываются и каменеют мышцы на предплечьях Жана, и от ощущения этой силы становится невыносимо душно, возбуждение почти болезненным спазмом скручивает низ живота. Он придвигается вплотную, не прекращая ритмичных поглаживающих движений, свободной рукой обхватывает ее шею и в долгом, нежном поцелуе задерживает губы на лбу.
Микаса вся трясется, ей до одури хорошо от его запаха, свежего, насыщенного запаха мыла, что им выдают каждую неделю, по особу раскрывшегося на его коже. Кирштейн что-то неразборчиво шепчет, губы мажут по виску, пылающей скуле, становится до мурашек приятно чувствовать его мощное тело своим.
Она делает небольшой шаг в сторону, отчего подошва ботинка мягко скользит по брусчатому полу, раскрывает бедра и притирается к скользким костяшкам.
Жан и сам весь дрожит, дышит загнанно, тяжело, а затем прислоняется к ее лбу своим и тихо, головокружительно стонет, толкаясь в раскалённую влажность двумя пальцами. Микаса замирает, чувствуя распирающее трение внутри, смотрит на него осоловелыми глазами: по всему телу распространяется незнакомая, гулкая пульсация, скапливаясь внизу живота, между раздвинутых ног, картинка перед глазами вдруг стремительно смазывается в оранжево-желтое пятно. Терпеть такое становится почти нереально.
— Еще чуть-чуть, — льнет к ней он, выдыхая в волосы, и тут же накрывает губами особо чувствительное место у основания шеи.
Волоски липнут к влажным щекам, Микаса хватает ртом воздух, чувствует, как жажда царапает горло: слюна горьким комом скатывается на языке, и она с трудом сглатывает его, угадывая под напряженными ладонями изломы каменных плеч Жана.
Его пальцы с силой надавливают на мокрую плоть и погружаются внутрь, снова и снова, пока у нее из груди не рвется жалобный стон, пока не подкашиваются вдруг переставшие слушаться ноги, пока под плотно сомкнутыми веками не вспыхивает иллюзорное пламя, расплескиваясь по телу долгожданным удовлетворением. В ушах повисает тонкий, оглушительный писк.
Жан нехотя убирает руку и выдыхает, через усилие отступая назад, однако ей почему-то хочется спрятаться в его объятиях, уткнуться лицом в широкую грудь и позволить внутреннему шторму улечься штилем за ребрами. Микаса трясет головой, подавляя этот порыв — слишком много Кирштейн заставляет ее чувствовать.
Оглушенная остаточным удовольствием, она прижимается лопатками к стене и чувствует спасительную прохладу камня. Влажное белье перекрутилось, и теперь врезается в приятно онемевшую кожу, посылая по телу импульсы дискомфорта. Микаса, погасив в себе смущение, скользит рукой за пояс брюк, кое-как расправляет ткань, попутно застегивает молнию и со второго раза попадает металлическим язычком пряжки в узкую прорезь ремня. С глаз все никак не спадает морок наваждения, ресницы слипаются, стоит ей прикрыть веки, между бровей отчетливо пульсирует жилка, и эта размеренная пульсация эхом отдается в совершенно пустую голову.
С трудом веря в реальность произошедшего, Аккерман переводит взгляд на Жана и удивленно выдыхает: он медленно подносит пальцы к лицу и, не отрывая ответного голодного взгляда, слизывает влагу, вновь посылая нарастающие волны возбуждения куда-то вниз живота.
У нее вновь перехватывает дыхание.
— Как бы я хотел сделать для тебя больше, — охрипшим голосом добавляет он.
Повисает звенящая тишина, дождь, как оказывается, тоже прекратился. Тени ползут по стенам, растягиваются в длинные, бесформенные кляксы — единственные свидетели их страсти.
Микаса выпрямляется, одергивает рубашку и убирает с щек липкие пряди. Вожделение все еще давит на голову, а вместе с ним и непонятное, распирающее чувство поселяется в груди: хочется то ли заплакать, то ли сбежать, то ли попросить его прикоснуться к ней вновь.
Словно чувствуя эту внутреннюю борьбу, Жан обхватывает ее плечи своими ладонями и притягивает к себе — в объятиях тепло и спокойно.
Сладко.