Наконец я встал и подошел. Она закрыла книжку, положила обложкой на стойку, однако разглядеть название я успел.
«Гедда Габлер» Генрика Ибсена.
Трагическая пьеса, героиня, по общему мнению, – самый невротичный женский персонаж во всей западной литературе.
Добыча прямо в руки просится.
– Добрый вечер, сэр, – бодро сказала Нора и сняла очки.
Большие голубые глаза, тонкие черты – лет четыреста назад она была бы девчонкой высшей пробы. Однако у нас тут эпоха рыбьих надутых губок и моментального загара, так что Нора, конечно, хорошенькая, но старомодная – эдакая Твигги рубежа веков. Ярко-розовую помаду она, видимо, накладывала в полутьме и вряд ли вблизи от зеркала.
Но на вид дружелюбная. Разговорить ее, пожалуй, будет нетрудно.
Она схватила серебристую вешалку со штанги и потянулась за моей курткой.
– Я не буду раздеваться, – сказал я. – Вы, наверное, Нора Халлидей?
– Да.
– Очень приятно. Скотт Макгрэт. – Я вынул из бумажника визитку, вручил ей. – Я надеялся, мы сможем поболтать, когда вам удобно.
– О чем поболтать? – Она воззрилась на визитку.
– Об Александре Кордове. Насколько я понял, вы последняя, кто видел ее в живых.
Она вновь перевела взгляд на меня:
– Вы из полиции?
– Нет. Я веду журналистское расследование.
– И что же вы расследуете?
– Раньше – укрывательства, международные наркокартели. Сейчас собираю данные об Александре. Мне интересна ваша точка зрения. Александра вам что-нибудь говорила?
Прикусив губу, Нора отложила мою визитку на дверцу стойки и аккуратно высыпала на ладонь разноцветные желейные конфеты – в пакете их было килограмма четыре. Забросила горсть в рот, пожевала, плотно стиснув губы.
– Можно строго между нами, – прибавил я.
Она ладонью прикрыла рот.
– Вы пили? – осведомилась она.
– Нет.
Тут она, похоже, возмутилась, звучно проглотила свои конфеты.
– Вы у нас сегодня ужинаете, сэр?
– Нет.
– Вы встречаетесь с кем-то в баре?
– Вероятнее всего, нет.
– Тогда я вынуждена попросить вас уйти.
Я вытаращился. Она явно не из Нью-Йорка. У нее прямо-таки на лбу написано «недавняя выпускница Университета Огайо, диплом по театральному искусству». Небось, играла одну из «Розовых леди» в отвратительной постановке «Бриолина»[15], а на вопрос, кто она, отвечает: «Я актриса» – с придыханием, как на собраниях АА объявляют: «Я алкоголик». Такие девушки едут сюда вагонами в надежде, что их откроют, что они встретят Большую Шишку, но чаще всего оказываются в барах Мёрри-Хилла, в черных платьях из «Банановой республики» и с мозольными пластырями на пятках. Напор типа «Я покорю Манхэттен» вскоре сходит на нет, и они покоряются. Сколько-нибудь продолжительная жизнь в этом городе требует мазохизма, моральной гибкости, носорожьей кожи и сопротивляемости чокнутого чертика из табакерки – а все вышеперечисленное даже в первом приближении непостижимо для этих якобы самоуверенных девиц двадцати с малюсеньким хвостиком лет. Еще годков пять – и она ринется домой к родителям, к парню по имени Уэйн, будет преподавать ритмику в своей бывшей школе.
– Если не уйдете, я позову менеджера. Карл с радостью выслушает любые жалобы или пожелания.
Я глубоко вздохнул.
– Мисс Халлидей, – промолвил я, делая шажок к ней; стало видно, где ее розовая помада съехала с верхней губы. – Молодая женщина найдена мертвой. Вы – последняя, кто видел ее в живых. Это известно семье Кордовы. Это известно куче народу. Нью-йоркская полиция ваше имя в тайне не сохранила. Люди хотят знать, что вы сделали, что вы сказали ей такого, отчего она спустя несколько часов погибла. Я не тороплюсь с выводами. Я просто хочу выслушать вашу версию.
Она посмотрела на меня, сняла со стены в глубине гардероба телефонную трубку и набрала три цифры.
– Это Нора. Вы не могли бы спуститься? Тут какой-то человек, и он… – Она откровенно смерила меня взглядом. – Ему за пятьдесят.
Я надеялся на иную реакцию. И поспешно покинул вестибюль. Снаружи под навесом обернулся. Маленькая мисс Мерил Стрип снова нацепила очки и наблюдала за мной, склонившись над гардеробной дверцей.
По лестнице сбежал мужчина в синем костюме – надо думать, Карл спешит на помощь, – а потому я направился назад к Парк-авеню.
Дела не задались. Я заржавел.
Я глянул на часы. Девятый час вечера, холодно, ночное небо исполосовали облака, что белели и рассеивались, как дыхание на стекле.
15