— Понятно. Так, держись. Еще шаг назад. Стоп — Ворон застыл, так как многие головы повернулись в его сторону. На таком расстоянии, при луне, у них, казалось, не было лиц. Когда их внимание снова уплыло к танцу, Ворон выдохнул.
— Это, должно быть, какая-то мутация, — сказал он. — Мутация и генетическая тенденция, действующая среди первоначально небольшого по численности населения. Может быть, их предание, даже если оно и походит на миф — что они произошли от одного мужчины и двух женщин — это действительно правда. Во всяком случае у них изменился обмен веществ. Например, у них страшная аллергия на табак. Может они еще и могут смешиваться с нами в биологическом смысле. А вот в культурном… нет, я не думаю, что они с нами одного вида. Уже нет.
— Бейльцвет? — спросил Толтека. Голос его был тонкий и дрожащий, как у обиженного ребенка.
— Да. Ты говорил, что он выделяет какой-то элемент, когда цветет. И он особо не влияет на нормальную человеческую биохимию; но у них она ненормальна, и это вещество химически родственно с веществами, вызывающими шизофрению. Они восприимчивы. Каждую гвидионскую весну они теряют рассудок.
Внизу беззвучный танец перешел уже в более быстрый темп. Ворон воспользовался шансом быстро забраться на несколько ярусов.
— Чудо, что они выжили через первые несколько поколений, — сказал он, когда снова вынужден был остановиться. — Как-то они выжили, и началась медленная болезненная адаптация. Естественно, они не помнят эпизодов безумств. Не осмеливаются. Ты бы осмелился? Вот основная причина того, почему они никогда не проводили научных исследований Бейля или не принимали предупреждающих мер, что кажется столь очевидным. Вместо этого они создали вокруг этого религию и целый образ жизни. Но только во время первого прилива сезона, когда есть еще рассудок, они уже чувствуют в крови нарастающее безумие… только тогда они в состоянии признаться себе, что они не осознают, не знают, что происходит. Все остальное время они прикрывают правду бессмысленными словами о какой-то конечной истине.
— Их культура не была запланирована. Она вырабатывалась вслепую, путем проб и ошибок, веками. И наконец достигла точки, где они приносят себе мало вреда во время своего психоза.
— Не забывай, у них не совсем человеческая психология. Ты и я — это совокупность хороших, плохих и нейтральных качеств; наши конфликты всегда с нами. Гвидионцы, кажется, концентрируют все свои личные проблемы, беды и нарушения в эти несколько дней. Поэтому было так много разрушений, прежде чем они дошли до какой-то практики, позволяющей справиться с этим явлением. И вот, я думаю, поэтому они такие благородные, такие положительные большую часть года. Поэтому они никогда не заселяют остальные районы планеты. Они не знают причины — контроль за населением это явно рационалистическое объяснение — а я знаю почему: там нет бейльцвета. Они так хорошо адаптировались, что без него уже не могут. Интересно, что произошло бы с гвидионцами, лишенными своего периодического психоза. Подозреваю, это было бы нечто ужасное.
— Их материальная организация защищает их; крепкие здания, нет отдельных домов, нет огнестрельного оружия, нет атомной энергии, все, чему можно или что может повредить — запирается, пока длится весь этот ад. Этот Священный Город, и думаю, все другие города на планете, построен как лабиринт, где много мест, куда можно убежать, скрыться и запереться. Стены обиты мягким, земля мягкая, покалечиться трудно.
— Но главная защита, конечно, психологическая. Мифы, символы, образы стали такой частью их жизни, что они помнят их даже в безумии. Возможно они даже помнят больше, чем когда находятся в здравом уме: вещи, о которых они не смеют вспоминать, находясь в памяти, все эти дикие и трагические символы, Ночные Лица, о которых не говорят. Медленно, из поколения в поколение, веками они нащупывали путь к некой системе, которая каким-то образом сохраняет их мир в порядке, пока цветет бейльцвет. Что практически направляет их манию в определенное русло, так что очень немногие из них получают увечья; потому они играют. Свою ненависть, свои страхи выплескивают в танце, живут в своих собственных мифах… вместо того, чтобы вживую раздирать друг друга.
Танец уже терял свой рисунок. В конце концов он не закончится, подумал Ворон, а просто растворится в бесцельность. Что ж, этого будет достаточно, если он сможет исчезнуть, и о нем забудут.
Он сказал Толтеке:
— А ты ворвался в мир их грез и нарушил его равновесие. Ты убил эту девочку.
— О, во имя милосердия, — инженер закрыл лицо руками.
Ворон вздохнул.
— Забудь. Это частично и моя вина. Надо было сразу сказать тебе про свою догадку.
Они были на полпути, когда кто-то вырвался из толпы и, подпрыгивая, двинулся к ним. Двое, увидел Ворон, сердце его оборвалось. Лунный свет лился по светлым волосам, превращая их в иней.
— Стой, — позвала Эльфави тихо и со смехом. — Стой, Горан.
Интересно, — подумал Ворон, какую судьбу готовит ему это случайное сходство его имени с именем из мифа.
Они остановились в нескольких ступенях от него. Бьюрд схватился за ее руку, оглядываясь по сторонам яркими безумными глазами. Эльфави смахнула локон со лба жестом, так знакомым Ворону.
— Вот Дитя Реки, Горан, — звала она, — а ты — дождь. А я Мать, и во мне темнота.
Из-за ее плеча он увидел, что другие услышали. Они заканчивали танцевать, один за другим, и поднимали головы.
— Тогда добро пожаловать, — ответил Ворон. — Возвращайся домой, в луга, Дитя Реки. Отведи его домой, Птица-Дева.
Лицо Бьюрда открылось. Он завизжал:
— Мама, не ешь меня!
Эльфави наклонилась и обняла его.
— Нет, — тихо запела она, — о-о-о, нет, нет, нет. Ты придешь ко мне. Разве не помнишь? Я была на земле, и на меня лил дождь. А там, где я была, было темно. Пойдем со мной, Дитя Реки.
Бьюрд зашелся в пронзительном крике и попытался вырваться. Она тащила его к Ворону. Снизу, из толпы, раздался низкий голос.
— И земля пила дождь, и дождь был землей, и мать была Дитем и понесла Айниса в своих руках.
— Чтоб тебя! — пробормотал Корс. Его похожая на пугало фигура нависла вперед, чтобы заслонить своего командира от стоящих внизу. — Сорвалось.
— Боюсь, что так, — сказал Ворон. Даид заскочил на нижний ярус. Голос его зазвенел как труба.
— Они пришли с неба и надругались над матерью! Слышите, как плачут листья?
— Что теперь? — свирепо посмотрел на них Толтека. — Что они имеют в виду? Какой-то кошмар, в этом нет никакого смысла!
— В каждом кошмаре есть смысл, — ответил Ворон. — Проснулась потребность в убийстве и теперь ищет — что ей уничтожить. И вот только что она нашла что.
— Корабль, да? — Корс поднял пистолет.
— Да, — ответил Ворон. — Ливень — это символ оплодотворения. А как ты думаешь, что символизирует космический корабль, севший на твою землю и высадивший свой экипаж? Что бы ты сделал с человеком, который напал на твою мать?
— Чертовски не хочется стрелять в этих ублюдков, — сказал Корс, — но…
Ворон зарычал, словно зверь.
— Только попробуй — убью тебя собственными руками!
Взяв себя в руки, он вытащил свою мини-рацию.
— Я сказал Утелю поднять корабль через тридцать часов после моего ухода, но это еще не скоро. Сейчас я его предупрежу. А затем посмотрим, сможем ли мы спасти свою шкуру.
Эльфави приближалась. Она швырнула Бьюрда к ногам Ворона, где мальчик в ужасе разрыдался, не имея достаточной мифической подготовки для того, чтобы как-то организовать то, что беспокоило его внутри. Широко раскрытыми глазами Эльфави уставилась на Ворона.