Часа через два, когда Самоварова, напялив на себя старенький Ларкин халат, вышла из душа, на Ватсап пришла информация от Никитина.
Карпенко Марина Николаевна родилась десятого февраля восьмидесятого года.
Прописана в деревне Подлипки. Числится уборщицей в одном из акционерных обществ Заплечного Ю. А., известного бизнесмена.
На ее имя зарегистрирована дорогая иномарка позапрошлого года выпуска. На эту машину за последние несколько месяцев было выписано пять штрафов за небольшое превышение скоростного режима на одном и том же загородном шоссе. Все камеры, зафиксировавшие нарушения, были расположены не далее чем в двадцати километрах от города.
Не судима. Не привлекалась.
После окончания восьмилетки получила образование швеи-мотористки.
Три года работы на ткацкой фабрике. Затем, до поступления на работу к Заплечному, нигде официально не работала.
Бездетна. Не замужем.
Самоварова набрала номер полковника.
— Сережа! — перекрикивала она грохот кастрюль, которые так некстати взялась намывать Ларка. — Я посмотрела по карте: Подлипки эти аж в тридцати километрах от Окружной, на Приозерском шоссе… А нарушает она на Приморском. Мне нужен адрес ее фактического проживания! Еще Заплечный… Надо бы выяснить, почему его уборщицы ездят на таких машинах. И фото! Скинь мне ее фото, с водительских прав или паспорта.
— Ой, трындычиха, погоди… Аж в ушах звенит. Фото пришлю, но теперь уже утром. По регистрации тоже могу пробить только с утра. Заплечного знаю лично, было дело, пересекались.
— Можешь ему прямо сейчас позвонить?
— Варь, ты совсем сдурела?! — гаркнул Никитин. — Ночь на дворе. Он мне не друг и даже не приятель.
— Сереж, умоляю!
— Варь… Я уже зашел в подъезд. Ты же знаешь, какая у меня сейчас обстановка в семье. Я взял себе за правило: дома никакой работы. С утра с ним свяжусь. Все, отбой. И вот тебе совет — ложись-ка ты спать!
— Лара, куда ты дела наш ватман?! — заметалась по кухне Самоварова.
Калинина вытерла руки о полотенце и выхватила из ее рук мобильный.
— Иди-ка ты спать!
— Но ты же слышала разговор! — возбужденно негодовала Самоварова.
Ларка залезла в один из кухонных ящиков и достала оттуда пузырек с таблетками валерьянки:
— Выпей. Да не хватай ты столько! Достаточно одной таблэтки, — подражая герою популярной комедии советских времен, пошутила она. — И поскорее ложись. Утро вечера мудренее. Завтра уйду рано, ключи оставишь под ковриком. И умоляю, без ведома Никитина теперь ни шагу! Поняла меня?
— Это еще почему?! — Варвара Сергеевна машинально засунула в рот желтенькую таблетку. — Хоть ты-то не делай из меня идиотку! С тех пор как я очнулась в больнице, все общаются со мной, как с маленькой девочкой!
— Ты и есть девочка. Вечная девочка! — Калинина быстро поцеловала ее в лоб. — Мы все за тебя волнуемся. Ты еще очень слабая. Вон какие синячищи-то под глазами.
— Пройдут! — фыркнула Самоварова, принимая из Ларкиных рук стакан.
Затем Калинина прихватила ее под локоть и выключила на кухне свет.
— Пойдем, я постелила тебе в большой комнате.
Возбуждение вдруг сменилось сильнейшей усталостью, и Самоварова послушно поплелась за подругой.
— Дай-ка мне свой мобильный. Пусть до утра полежит на кухне.
— Ладно, — не имея сил сопротивляться, нехотя разжала руку Самоварова.
Проснувшись утром в чужой квартире, Варвара Сергеевна горько разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.
Между сном и явью, перед самым пробуждением, в голове открылся еще один, самый страшный блок.
Мурашковый озноб на проспекте — тяжесть на сердце — черный человек, выходящий из подъезда, — оскверненный дверной замок — предчувствие, распирающее грудь, — душераздирающее мяуканье Пресли — электрический свет — и Капа, лежащая со вспоротым животом в коридоре.
После этого пришла пустота…
— Гадина! — скулила, катаясь по дивану, Самоварова. — За что?! Откуда ты взялась, исчадье ада?!
Выплакавшись до какого-то картонного, полного опустошения, Варвара Сергеевна заставила себя встать.
Позавтракала тем, что оставила Калинина. Два сваренных вкрутую яйца, чашка молотого, заваренного в термосе кофе и Ларкина записка на столе: «Держись. Я с тобой!» — помогли голове включиться.
На часах было девять.
Нужно было как-то прожить несколько мучительных часов, за которые Никитин сумел бы собрать недостающую информацию.
Вымыв за собой посуду, Самоварова прошла в комнату подруги.
Односпальная кровать безупречно застелена. В углу притулился небольшой платяной шкаф. На стенах — одна старенькая акварель. Старый паркетный пол без ковра.