— То есть?! Поясни.
— Мам, тебе давно уже скучно без работы. — Анька торопливо гладила Капу по шерстке. — Большую часть своей жизни ты расследовала и додумывала. С таким образом мыслей ты всегда пытаешься найти черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет.
Самоварова угрюмо молчала.
Анька отпустила Капу.
Встала и, схватив лежавшую возле раковины тряпку, принялась тщательно протирать обеденный стол.
— Значит, ты на полном серьезе предполагаешь, что я все придумала?
— Я не это сказала, — по-прежнему не глядя матери в глаза, ответила Анька.
— А что ты сказала? — громко и с силой попыталась уточнить Самоварова.
— Что из дурацких проделок полоумной соседки ты пытаешься скроить детективную историю…
— Хорошо. Сегодня же я пойду к Маргарите и все выясню, — выходя из кухни, сухо бросила Самоварова.
Анька подозрительно промолчала.
11
Он сидел на том же месте и в той же позе. Смотрел все так же, словно мимо, на депрессивную картину с вороной.
Когда Инфанта его увидела, ее охватило неконтролируемое желание немедленно выбежать из зала, из музея, исчезнуть из города, исчезнуть вообще…
Но он уже ее заметил.
— Привет! — бросил небрежно, как старой знакомой.
И это простое, безобидное слово еще несколько минут отзывалось гулом в ее ушах, кружилось цветными пятнами вокруг бархатистых полотен на стенах, показывало язык из-за каменных колонн и усмехалось, будто на что-то провоцируя.
— Привет! — Стараясь нацепить на лицо привычное выражение превосходства, Инфанта присела на противоположный край банкетки.
— Я сегодня проснулся в твердой уверенности, что увижу тебя, — покосился он на нее своим оливковым, влажно-зеленым глазом. — Ты появилась на самом глубинном уровне сна, поэтому сон я не помню. Но это точно была ты.
Ей вдруг стало спокойно и приятно, как после первого горячего глотка утреннего кофе, поданного Жаруа в дорогой фарфоровой чашке.
Обычно бойкая и уверенная в себе, она сама предлагала людям перейти на «ты» — женщины ее стеснялись, а мужчины побаивались. Исключением был Петя, циничный мент, да что с него, вахлака, возьмешь?
— Что же тебя так привлекает в этой картине? — после паузы тихо спросила Инфанта, не зная, как к нему обращаться. В прошлый раз они не представились друг другу.
— Аллегория, — ответил он.
— Аллегория, — кивнула она и осторожно, чтобы он не заметил, бросила косой взгляд на свою одежду.
На встречи с клиентами она старалась одеться поскромнее — чтобы эти мещане не думали, что она «гребет бабки лопатой».
Но черт ее дернул именно сегодня надеть это позапрошлогоднее полупальто!
Ткань была хорошего качества, да и сидело оно на ее ладной фигурке, как ей казалось, отлично, но черная шерсть быстро теряет вид — несколько прилипших светлых ворсинок и белесое пятнышко у левого кармана придавали ей небрежный вид. И с обувью она промахнулась: модные в нынешнем сезоне удобные ботинки на шнуровке, пока она шла от парковки до музея, успели загрязниться и делали ее похожей на пацанку.
«Да я и есть пацанка… Матерщинница, рукоблудка и недоучка, за которой ни разу в жизни по-настоящему не ухаживал ни один мужчина!»
Как только эта мысль отпечаталась в сознании, она ее дико испугалась.
«Еще чего! Опускаться до этих безмозглых простачек, у которых единственная понятная цель в жизни — привязать к сердцу хер?!»
— А пойдем в кино? — неожиданно предложил он.
Взглянув на него с недоверием, она вдруг заметила, что он на пару лет, а то и больше, моложе ее.
— Ты что, не работаешь? — пряча растерянность за строгим тоном, спросила Инфанта, будто была его работодателем.
— Почему? — пожал он плечами. — Работаю, монтажником.
— На стройке? — изумилась она.
На работягу он был совсем не похож.
— Нет, на телевидении. — Он привстал. — Ты же на машине?
— Да.
— Отлично. Едем в «Аврору», по дороге выберем сеанс.
В вестибюле музея все оставалось так же чинно и роскошно-архаично. Посетители совали под нос билетерше свои удостоверения или билеты, а она, будто и не было никакой припадочной, невозмутимо вглядывалась в корочки и хрустела тонкими билетными корешками.
До машины добрались молча.
Пару раз, когда на пути встречалась большая лужа, он подавал ей руку, заставляя снова испытывать неловкость от своей необъяснимой слабости.
— Почему «мерин»? — пристегивая ремень безопасности, спросил он.