«Антураж… А ведь угадал…»
Не сочтя нужным ответить, она отобрала несколько наиболее достоверных для «антуража» фото — молодую женщину из семидесятых с темными волосами, со стрижкой сэссон, пожилого военного в кителе и строго глядевшую в камеру, видно, пережившую войну старушку с седым пучком и букетом гвоздик в руке.
Жаруа, под замечания и окрики Инфанты, развесил по стенам столовой картины, она тем временем расставила фотографии и безделушки.
— Отнеси инструмент, вытри пыль и вернись, чаю выпьем! — снисходительно бросила она слуге.
Для него это было большой и нечастой наградой — разделить с хозяйкой стол.
Пока он, что-то радостно мыча себе под нос, прибирался и ходил в подвал, Инфанта достала из холодильника остатки утренней клубники и щедро полила ее взбитыми, из баллончика, сливками.
— На вот, ешь… — Когда он вернулся, она великодушно отодвинула для него стул. — Э, ты сначала руки вымой!
Прихлебывая еще не остывший ромашковый чай, она безучастно наблюдала, как довольный пес жадно пожирал лакомство из креманки. В быту она его не баловала. Пес питался без излишеств — дешевые макароны, нарезной батон, недорогая распродажная колбаса.
На стене отсчитывали секунды хозяйские часы. Дешевая, фиксирующая время пустышка — белый стеклянный квадрат с черным циферблатом.
Их создатель даже не удосужился украсить поле каким-нибудь незамысловатым рисунком или поместить в незатейливую раму.
— Посуду помой. Я спать.
Когда она привстала, он потер рукавом дырявой байковой рубахи свою щетинистую, неровную от следов фурункулов, похожих на воронки от взрывов, щеку.
На языке, установившемся между ними, этот жест означал: «Королева, поцелуй!»
— Ладно, проехали… — подойдя к нему, строго сказала она. — Еще раз так сделаешь — пеняй на себя! — добавила, крепко сцепив обе руки у него на шее. Угольные глаза поглядывали все еще виновато, но в них не было страха. Взгляд собаки, не понимающей, почему люди, ведущие кровопролитные войны, ругают за растерзанного в траве ежа.
Быстро чмокнув его в щеку, она вышла из столовой.
В спину ей донеслось: «Моя!»
Она беззлобно усмехнулась. Так и должно быть. У пса только один хозяин, и он для него — весь мир.
22
Самоварова не помнила, как добрела до дома.
Обида на полковника, даже не обида — клокотавшее внутри негодование от того, что он не нашел в себе силы вникнуть в ее слова, сменилась лихорадочными мыслями, как удалось врагу (она уже не сомневалась, что за скверными событиями последних недель стояла не череда совпадений, а хитрый, коварный враг!) раздобыть сугубо личную информацию о событиях более чем тридцатилетней давности.
Подойдя к подъезду, она набрала было код, но, передумав, направилась к лавочке.
Солнечная погода, обдававшая трезвящим холодком, позволяла отдышаться и подумать.
Пытаясь абстрагироваться от эмоций, она включила в себе аналитика — беспристрастного, опиравшегося исключительно на факты.
Итак, с кем она могла делиться переживаниями?
Мать? Никогда… Она с ней про мужа-то никогда не делилась.
Расписались — родила — не сошлись характерами — развелась.
На все негативные события в ее жизни мать, поджав сухие тонкие губы, отвечала: «Я так и думала», а Варины успехи в учебе и затем в карьере безжалостно обесценивала, воспринимая их как само собой разумеющиеся.
Стоило ли говорить о том, что история ее связи с Никитиным была табуирована в их лишенном тепла и искренности общении.
Вне службы она ни с кем не дружила, а Ларка Калинина, следователь прокуратуры, с которой она познакомилась, расследуя дело об убийстве, произошедшем в областном городке, где та жила и работала, появилась в ее жизни уже после того, как страсти по Никитину заметно поутихли.
…На этой самой лавочке она когда-то подолгу сидела с соседкой Ольгой. Всякий раз перед выходом на прогулку ей приходилось уговаривать Анюту поиграть с Ольгиной дочкой. Анька вредничала. Она неохотно давала Регине свои игрушки и через десять-пятнадцать минут совместных игр в песочнице начинала канючить, тянуть мать за рукав: «Пойдем за мороженым! Пойдем домой!»
Регина была похожа на мальчишку: большеглазая, худенькая, с острыми коленками и длинной, всегда аккуратно выстриженной челкой. Отчего-то она липла к Варе. После того как Анька сердито собирала игрушки в авоську, Регина, будто жалуясь и заставляя ее повлиять на дочь, садилась подле на корточки и показывала ей то куклу, то медвежонка. Настырно, почти не мигая, глядела в упор своими темными глазищами: мол, похвали мои игрушки, поговори со мной!