— Теперь мама должна меня отпустить, — с надеждой в голосе сказал он.
Она нутром поняла: он имел в виду гораздо больше, чем поездку на курорт.
Как только он снова вспомнил о матери, тьма комнаты и резко появившиеся звуки — шипенье воды в трубах, какой-то скрип наверху и неясный гул со стороны соседской стены — сгустились над ней, о чем-то предупреждая.
— Я ей не нравлюсь, — голосом обиженного ребенка пожаловалась она.
— Забей! Ей никто не нравился и никогда бы не понравился. Но она к тебе уже привыкает. Привыкай и ты.
— Ты думаешь, она еще отсюда не ушла? Сегодня же сорок дней, ты сам сказал…
— Она уйдет. Но не до конца.
Последняя его фраза была пропитана застаревшей, как нарост, ненавистью.
Даже не «слыша» его, Инфанта все прекрасно понимала. Когда-то мать отдала ему свое право на личное счастье, а старея, стала требовать того же.
Мощнее матери манипулятора нет.
И до конца пуповина не рвется никогда, даже после физической смерти.
Но теперь их двое! И вместе они попытаются разрубить проклятые пуповины, делавшие их жизни неполноценными, лишенными свободы, чистого воздуха и собственных желаний…
32
Варвара Сергеевна, отогрев руки под струей теплой воды, вошла в комнату.
Доктор сидел в ее кресле у окна и что-то сосредоточенно печатал в ноутбуке.
— Как погуляла? Не замерзла? — не отрываясь от монитора, сдержанно спросил он.
— Замерзла. — Намереваясь отправиться в душ, она начала раздеваться.
— На работу тебя зовет? — не удосуживаясь назвать полковника по имени или хотя бы по званию, равнодушно спросил доктор.
— Возможно, — солгала она.
— Неплохая мысль.
Отчетливо слыша в Валериных словах другое: мол, как же ты всех достала, шла бы лучше работать! — Варвара Сергеевна ощутила отупляющую злость.
Ее задело, потому что это было не так уж далеко от истины.
Десять минут назад ей отчаянно не хотелось расставаться с полковником!
Несмотря на их личные разборки, рядом с ним она чувствовала себя как когда-то: собранным, здравомыслящим профессионалом.
Переодеваясь у шкафа, она не отрывала глаз от Валериной спины.
Мог ли он увлечься другой женщиной?
Конечно, мог…
Шестидесятилетний энергичный, здоровый самец, теперь уже с престижной работой, который большую часть своей мужской жизни принадлежал сам себе. Вопрос только в том, зачем ему, привыкшему к свободе, понадобилось с ней связаться полтора года назад? И на хрена время от времени заводить разговоры о том, что им не мешало бы официально оформить отношения?
Пока они находились в «зоне комфорта», все было хорошо.
Неужели переезд в ее квартиру послужил для них лакмусовой бумажкой?
А сейчас, из-за неожиданного визита полковника, она еще и чувствовала себя виноватой…
Стоя под душем, Варвара Сергеевна не могла сдержать слез.
Гель с ароматом пачулей, купленный в Риме, стоил почти как флакон туалетной воды.
Еще один щедрый жест доктора, у которого еще не было такой, как сейчас, зарплаты. Интересно, получил ли он уже на работе аванс? Раньше он делился с ней всем, а теперь она почти ничего о его новой жизни не знала.
Этот гель не трогала даже беспардонная Анька, понимая, что он дорог матери не только из-за высокой стоимости.
Намыливая тело, Варвара Сергеевна окунулась в воспоминания о Риме, о запахах его переулков, истоптанных с Валерой вдоль и поперек. Если выйти из гостиницы и повернуть направо — выйдешь извилистыми улочками к виа Венето, где тут же почувствуешь себя героиней фильма Феллини — загадочной темноволосой красавицей с густо подведенными томными глазами и густыми черными ресницами.
В этом древнем городе и днем и ночью пахло свежесваренным кофе, жареными каштанами, сводящими с ума неизвестными духами местных синьор, табаком неспешно раскуривающих на ходу свои трубки синьоров, модной одеждой из новых коллекций, а кое-где, в глубине переулков, — винтажной, пропитанной нафталином. На рынках, где они любили обедать, пахло выпечкой, фритюром и еще — рыбой.
И этот последний вспомнившийся запах, совсем не портивший многоголосия Рима, вдруг зазвучал в носу доминирующей, стирающей радостную картинку нотой.
Так пахло из подброшенных к их двери мешков с мусором.
Так пахло в квартире Ольги Рыбченко, когда…
— Мам, ты там жива? — Анька подергала за ручку двери.