- Ты издеваешься надо мной, Искендер? Я сейчас заплачу.
- Я не могу над тобой издеваться, Гюлю... Потому что я тебя люблю!..
Гюльназ замерла. В ее глазах застыли слезы радости. Она невольно обернулась и посмотрела на Искендера. Ей показалось, что рядом с ней вовсе не Искендер, а какое-то божественное существо и слова "я люблю тебя" струятся откуда-то, из залитого светом волшебного мира. В этих словах было заключено такие священное очарование, что они, вместо того чтобы приблизить ее к Искендеру, отдаляли от него. Ведь к святым нельзя приближаться, на них надо взирать со стороны.
В то же время эти слова, произнесенные Искендером, будто не были услышаны ею впервые, а давно вошли в ее сознание из его письма. Не они ли привели ее из Чеменли в Ленинград?
- Но тогда почему ты молчишь?
- Потому, что думаю о том, как я тебя люблю. И, думая, открываю в своем сердце все новые и новые сокровища.
- О чем ты?
- Словами не выразить, Гюлю, слова бедны в сравнении с мыслью, чувством. Я не могу объяснить словами, как я тебя люблю.
Счастье, словно волна, захлестнуло Гюльназ; подхватило и швырнуло в сторону Искендера, этого божества, находившегося на расстоянии сотен световых лет. Одной рукой она провела по его пышным черным волосам и положила голову ему на грудь. И замерла, прислушиваясь к ударам его сердца. Еще никогда в жизни она ни к кому не приближалась так близко, не слышала так ясно стук чьего-либо сердца. Ее место там, в этом ритмично бьющемся сердце Искендера. Это ее гнездо. Вот сейчас надо войти в это гнездо, броситься в омут того чувства, которое Искендер не может выразить словами.
Искендер по-прежнему молчал, неподвижно ожидая чего-то. Волнение передалось и ему. Жар трепетных рук девушки прокатился по всему его телу. Упрямый блеск огромных глаз, их безбрежная искренность вызвали у него растерянность. Пламя перекинулось и на него. И он застыл, не зная, как себя вести.
Время шло, но они его не замечали. Вдруг Гюльназ ощутила на своих волосах жар горячей руки Искендера. Но вскоре поняла - это Искендер пытается отвести ее голову от своей груди. Может быть, он хочет ее поцеловать? Подняв голову, она заглянула ему в глаза. Вдруг, положив обе руки ему на плечи, ей захотелось покачаться на "качелях любви", покружиться на них вокруг мира, который именовался Искендером. Но Искендер не спешил расставаться со своим недосягаемым гнездом. Он не только не поднял девушку на руки, но даже осторожно убрал ее руку, ласкающую его спутанные волосы. Гюльназ поняла, что "играть" таким образом запрещено. Почему, Искендер?
- Потому что я люблю тебя, Гюлю!
На какое-то мгновение опустившийся к ней с недосягаемых высот Искендер со словами "я люблю тебя, Гюлю" будто снова скрылся в своем священном жилище. А Гюльназ... Она не была в состоянии осмыслить происходящее и никогда бы не смогла это сделать. Она только знала, что путь от взлохмаченных волос Искендера до священных "качелей любви" - самый долгий путь на свете. Приехать из Чеменли в Ленинград гораздо проще, чем одолеть этот путь. Да будет здоров Искендер, показавший ей божественность и величие этого пути! Теперь она всю жизнь будет благодарна ему за то, что он привел ее к этим чудесным вратам жизни с завязанными глазами, а тут повязку снял. И дело было не в нравственной чистоте, моральной высоте Искендера. В этом сомневаться не приходилось. Это было бы оскорблением и себя самой, и Искендера. Потрясло, изумило Гюльназ другое - беспредельность любви Искендера к ней! И граница этой беспредельности, именуемая разумом! Грань, называемая достоинством Берега - по имени "честь"! Она осознала это только теперь, когда он в последний раз произнес: "Я тебя люблю!" Это было неведомое ей, иное счастье, открытое только что. Она не знала, как за него благодарить Искендера. И вдруг нашлась. С детской непосредственностью, воздев руки кверху, она обвила ими шею Искендера. Она сама и Искендер почувствовали в этом порыве рук нежность, словно порхание мотылька, бесконечную поэтичность. Дыхание этих божественных мгновений опалило и Искендера, и ее. Гюльназ увидела это в его захмелевших глазах, а Искендер на полуоткрытых губах девушки.
- Любимый мой... жизнь моя, счастье мое... Если бы ты знал, как я тебя люблю! Нет, ты этого не знаешь, ты еще и сам не знаешь, как любишь! Очень, даже больше, чем очень. - Ее глаза горели, как звезды, по ним можно было предсказывать. Произнося слова один раз, она стократ повторяла их глазами. Ты не поцеловал меня потому, что любишь? Ты думаешь, я этого не понимаю? Ошибаешься, свет очей моих... Но я люблю и это твое заблуждение...
- Погоди, Гюлю...
- Нет, помолчи ты... ты только слушай, только слушай меня... до утра... умоляю тебя... я хочу, чтобы до утра говорила я, а ты только слушал. Ты напрасно сказал тем девушкам, Наташе и Гале, что, когда наступит время сна, отведешь меня к ним. Я не хочу спать. Я больше никогда не буду спать. Разве можно спать в такие белые ночи? Хочу в этом ночном свете смотреть на тебя и говорить с тобой. Ты думаешь, я не найду слов? Если не найду слов, превращусь в дятла... Почему ты смеешься? Не смейся... Знаешь, я временами и вправду хочу сделаться дятлом.
- Вероятно, для того, чтобы никому не давать спагь?
- При чем здесь другие люди? Я стану дятлом и буду говорить только с тобой. Буду самое меньшее тысячу раз в минуту повторять тебе слово "люблю". Правда, правда... И не смейся, Мне всегда кажется, что дятел каждый раз, ударяя по стволу клювом, твердит "люблю". Если бы это было что-то другое, разве мог бы он так долбить дерево клювом? Вовсе нет! Только любовь заставляет его делать это.
- Если так, мой дорогой дятел, почему же ты до сих пор молчала? Даже не ответила на мое письмо, написала бы хоть несколько слов.
- А письма, что я написала по дороге в Москву?.. Но, извини, ты прав, а на то твое письмо я действительно не ответила. Письма с дороги были просто деловыми. Но ты не думай, что я его не написала. То письмо. Написала в тот же день, когда получила твое письмо.
- Ну и где же оно? Я не получил от тебя больше никакого письма.
- Правильно, не получил. Потому, что у меня не поднялась рука послать его по почте. Испугалась, что не дойдет. Решила, лучше отвезу сама, вот... Гюльназ торопливо открыла чемодан. - Нет, я потом тебе его отдам, а сейчас прочитаю, послушай, все равно я его знаю наизусть... "Искендер, я только что получила твое письмо. Спрятала его под подушкой и спешу ответить тебе. К чему скрывать - я не хочу понапрасну кривляться, обманывать тебя и себя. На все твои вопросы отвечаю: я тоже тебя люблю. Я счастлива, что в этом огромном мире, из числа стольких девушек ты выбрал именно меня. За это я всю жизнь буду тебе благодарна. Я буду твоей служанкой, твоей рабыней. Но нет! Ты на это не согласишься. Ты мой благородный, самый великодушный, самый прекрасный человек на этом свете. Ты - моя святыня, я поменяла название родника у вашего дома "Гюльназ булагы" на "Искендер булагы". Тропинку от вашего квартала к Бекбулагу я назвала "тропинкой Искендера". И снежную вершину над Бабадагом я назвала "вершиной Искендера". Если бы люди позволили, я бы и земной шар назвала твоим именем. Этой славы, этого почета ты заслужил тем, что любишь меня. И я тебя люблю и желаю тебе счастья. Всю жизнь я буду молиться о твоем счастье. Без тебя я не выпью и глотка воды. Без тебя не стану и дышать. Пока. Шлю тебе привет от всего ущелья Агчай. Твоя Гюльназ". Ну, как? Хорошо я написала? Одобряешь?
Гюльназ умолкла, перевела дух, но у Искендера не хватило смелости разнять ее руки, скрещенные на его мускулистой шее. Как будто, если бы он их отпустил, она бы тотчас исчезла. Но ее бурный, необузданный, как весенний ливень, любовный монолог и без того лишил Искендера разума. Но ни один мускул его не дрогнул. Только сердце его колотилось, и Гюльназ радовалась, что слышит, как оно бьется.
- Гюлю, ты сведешь меня с ума...
Искендер словно ушат холодной воды опрокинул на ее горящее, как пламя, сердце. Гюльназ онемела. Она не могла найти слов. И в этот самый момент откуда-то до их ушей донесся пронзительный завывающий звук. Будто отточенная стрела, он летел прямо на них. Оба повернулись в ту сторону, откуда он доносился. Гюльназ заволновалась. Что случилось? Разве Искендер не рядом? Не успела она что-либо сообразить, как звук этот громкий, точно ввинчивающийся в воздух, в уши, в стены, превратился в рев, и этот рев в одно мгновение окутал весь город. Казалось, он исходит отовсюду и заполняет собою все.