Джонатан слегка покраснел.
– О, это всего лишь эмигрантские забавы.
– Выполним сначала тяжелую работу? – предложил Берр. Что означало: сделаем заказ официанту – и сможем спокойно разговаривать. – Вы ведь сами готовите, не так ли? – Они сидели, скрывшись друг от друга за необъятным меню. – Вы на все руки. Я просто восхищен. Тип ренессансного человека в наши дни встретишь не часто. Кругом одни узкие специалисты.
Джонатан листал меню – мясо, рыба, десерт, – но думал не о еде, а о Софи. Он стоял тогда перед Марком Огилви в его огромном казенном особняке в зеленом пригороде Каира, окруженный стилизованной под восемнадцатый век мебелью, принадлежащей Министерству труда, и репродукциями Робера[8], принадлежащими жене Огилви. Он был все в том же смокинге, забрызганном, ему казалось, кровью Софи, и что-то кричал вне себя, но голоса своего почти не слышал. Он набросился на Огилви, не выбирая выражений, холодные струйки пота бежали по рукам, стекая на ладони. На Огилви был роскошный халат мышиного цвета с потертыми золотыми нашивками на рукавах, как у тамбурмажора. Миссис Огилви разливала поблизости чай, так что все, разумеется, слышала.
– Не распускай язык, старина! – оборвал его Огилви, указывая рукой на люстру, где, вполне возможно, был спрятан микрофон.
– К черту! Вы убили ее, слышишь, ты! Вы обязаны беречь информаторов, а не позволять забивать их до смерти!
Огилви прибег к единственному спасительному средству в его профессиональном арсенале. Схватив хрустальный графинчик с серебряного подноса, он одним щелчком откинул крышку.
– Глотни чуть-чуть, старина. Боюсь, ты трясешь не то дерево. От нас ничего не зависело. Как и от тебя. Почему ты думаешь, что только тебе она поведала эту замечательную тайну? Почему она не могла выболтать ее дюжине лучших друзей? Вспомни старую поговорку. Секрет двоих остается секретом, если один из них мертв. Это Каир. Город, где все знают обо всем. Кроме тебя.
Миссис Огилви решила, что настал подходящий момент, и появилась с чайником и чашками.
– Сейчас ему было бы лучше подкрепиться вот этим, дорогой, – сказала она с интонацией воплощенного благоразумия. – Бренди излишне возбуждает.
– Надо отвечать за свои поступки, дружище. – Огилви протянул стакан. – Первейшая заповедь...
Между столиками ресторана с трудом пробирался калека. Он передвигался при помощи двух палок, поддерживаемый молодой женщиной. Его усилия смущали едоков, и никто не притронулся к ножам и вилкам, пока несчастный не скрылся из глаз.
– Итак, вы разговаривали с нашим приятелем, по существу, только в день его прибытия. – Берр снова вернулся к Роуперу.
– Да, если не считать «доброе утро» и «добрый вечер». Куэйл просил меня не играть с огнем, и я выполнил просьбу.
– Но как же, был ведь еще один разговор, вспомните, перед самым его отлетом.
– Роупер спросил, не катался ли я на лыжах. Я сказал, да. Он спросил, где. Я ответил, в Мюррене. Он спросил, какой в этом году снежок. Я ответил, чудесный. Он сказал: «Жаль, что у нас нет времени сорваться туда на пару деньков, моя девочка умирает от желания попробовать свои силы». Конец разговора.
– Она тоже была при этом – его девочка, как ее, Джемайма? Джед?
Джонатан сделал вид, что роется в памяти, втайне снова и снова радуясь тому, как открыто она на него посмотрела. «Вы, наверно, здорово катаетесь, мистер Пайн?»
– Он называет ее Джедс. Во множественном числе.
– Он всем придумывает имена. Способ подкупить человека.
«Это, должно быть, совершенно восхитительно», – прибавила она с улыбкой, которая могла бы растопить вершину Эйгера.
– Говорят, довольно мила, – продолжал Берр.
– Если вам нравится этот тип.
– Мне все типы нравятся. Опишите ее.
Джонатан постарался изобразить на лице разочарование.
– Да не знаю... не знаю... довольно стандартная... черные шляпы с мягкими полями – замашки миллионерши... Кто она, кстати?
Берр тоже сделал вид, что его это мало заботит.
– Тип гейши высшего класса. Школа при монастыре. Верховая охота с гончими. Итак, вы с ним имели дело. Знайте, он вас теперь не забудет.
– Он не забывает ни о ком. Помнит всех официантов по именам.
– Но ведь он не у каждого спрашивает его мнение об итальянской скульптуре, не так ли? Это обнадеживает. – Кого «обнадеживает» и в чем, Берр не уточнил, а Джонатан не был расположен спрашивать. – Он все же купил ее. Не родился на земле человек, который мог бы отговорить его от покупки вещи, на которую лег его глаз. – Берр утешился огромным куском телятины, отправив его целиком в рот. – Спасибо за проделанную работу. А одно наблюдение, в ваших докладах Куэйлу, выше всяких похвал. Это телохранитель-левша, с часами на правой руке, меняющий вилку и нож местами, когда голоден, это классика!