— Еще что-то вам сказать хотел, да забыл. Прямо из головы вон. Что-то такое, этакое…
Он неопределенно покрутил пальцами.
— Может, потом вспомните?
— Нет, брат, здесь «потом вспоминать» нельзя. Уж сейчас постараюсь. Что-то такое… Тьфу, черт, пошли обратно!..
Трофимов, недоумевая, двинулся за подполковником, быстро и весело направившимся к штабной землянке.
Было в ней все так же по-ночному темно и душно. Начальник штаба спал, положив на стол белую лысую голову.
Стараясь не шуметь, подполковник достал висевшую на стене фляжку, отвинтил пробку и налил стакан бурой жидкости.
— Выпей! Поздравляю…
— С чем?
— Пей, тогда узнаешь.
Недоуменно улыбаясь, Трофимов выпил вино, и подполковник протянул ему небольшую вчетверо сложенную бумажку с фиолетовым штампом.
— Поздравляю с производством, старший лейтенант!
Бумага пришла из штаба фронтовой части, где до ранения служил Трофимов. В официальном ответе на запрос сквозила товарищеская теплота.
— Понял, пишут-то как: «…к сожалению командования и товарищей офицеров, выбыл из строя по причине ранения…» Жалеют о тебе, значит. У полковника вашего губа не дура. Небось хотел бы, чтобы тебя ему вернули. Ну а ты как — свой полк любишь?
Подполковник хитро прищурился, глядя на Трофимова.
— Понятно, люблю, — твердо произнес Трофимов, заранее чувствуя, что такой ответ в какой-то мере будет неприятен подполковнику. Но что иное он мог ответить?
Подполковник пожевал губами.
— Ну, это, понятно, правильно. Ты здесь еще мало пробыл… Полюбишь и нас. Пройдем вместе километров полтысячи, и полюбишь… А впрочем, сдружиться и на десяти метрах можно… Пока все! Звездочки новые чтобы сегодня же на погонах были!..
— У меня запасных нет.
— Нет? Подожди-ка, где-то я недавно много звездочек видел?
Подполковник взял полевую сумку адъютанта и вытащил из нее небольшой сверток.
— Гляди-ка, запас какой! Только тише… Это он себе, значит, с таким расчетом приготовил — на старшего лейтенанта и капитана… А это что? Я даже не заметил. Майорские, сукин сын, припас!..
Подполковник весело рассмеялся:
— Вот молокосос, вот бестия!.. А ведь хорошо, что ни говори, а молодец! Едет на фронт и мечты везет. Ведь, правда, хорошо?
Боевое задание добыть «языка» Засухин принял спокойно, даже равнодушно, точно речь шла о суточном наряде по казарме.
— Один пойдете? — спросил у него Трофимов.
— Разрешите одному. Мне одному легче.
— Как знаете.
Трофимов медлил отпустить Засухина.
— До вечера отдыхайте. Если что понадобится, скажите, а перед выходом зайдете ко мне.
Как и при первой встрече, Засухин казался неуклюжим и медлительным, но теперь Трофимов успел рассмотреть его руки. Очень белые, большие, с короткими ногтями, они казались мягкими и мирными.
Засухин заметил взгляд офицера и, подняв кисть, сжал ладонь в кулак, затем разжал и сжал снова.
— Это, товарищ старший лейтенант, главное мое вооружение.
В уверенном и плавном движении белых рук разведчика Трофимов вдруг почувствовал непомерную их силу, но на одну только секунду, — руки опустились спокойно и даже лениво.
По-видимому, Засухину не хотелось быстро уходить. Он переступил с ноги на ногу.
— Разрешите спросить, товарищ старший лейтенант?.. Вот мы с вами ночью разговаривали — смешно нам было?
— Чего ж смешного? Мыслите вы интересно, только…
— Что только?
— Фантазер вы большой, товарищ Засухин. Не каждый вас поймет. В поиск охотно идете?
— Иду.
— Охотно?
— Охотно — слово не то, но кабы воля моя была, каждую ночь к нему ходил бы.
— Интересно?
— Чтобы интересно — тоже сказать нельзя… Разве война интересной бывает? Азарт во мне.
— Азарт? — удивился Трофимов.
— Ну, как это назвать?.. Разрешите пояснить… Перебираюсь я, примерно, к нему, ползу по кустам, по лесу… и радостно. А отчего? Он думает, что захватил землю, под свой фашистский закон поставил, а я лежу на ней грудью и чувствую — моя земля… Защищенная земля, потому что я на ней. И то ли глупость, то ли мудрость сам не пойму. Муравейник, гнездо птичье или дерево какое-нибудь… Смотришь и думаешь: «мое гнездо», «мой муравейник», «мое дерево». И все вокруг наше, и все я защитить могу. И такой я жадный бываю, что иной раз не удержишься, возьмешь и глупость сделаешь.
— Глупость?
— Да вот… До вас это дело было… Послали меня в разведку. Зашел я к нему в тыл и, по дневному времени, в подлеске укрылся. Вовсе меня под папоротником не видно. А я вижу: неподалеку фрицы блиндаж строят. Они мне не мешают, и мое дело вовсе особое было, не было такого задания, чтобы нападать, — лежи, смотри, и все. Но тут так получилось: идут двое фрицев в лес прямо на меня, пилу несут и приглядывают дерево, чтобы повалить, значит. Подходят, останавливаются рядышком у сосны. И что же вы думаете? Смотрят вверх и улыбаются — понравилась она им. Глянул я вверх, и, поверите ли, сердце оборвалось: до чего же сосна хороша показалась! Ровная, гладкая, а вверху — шапка непроглядная. Ну красавица красавицей. Прилаживаются они ее пилить, потому что полагают, что это их сосна, а я знаю, что она наша, советская и что я ей есть хозяин и защитник. Ну, я и не выдержал. Защитил…