«Стояла туманная и пасмурная ночь, — читал Миусов, — когда разведчик Дербанов, миновав пост нашего боевого охранения, углубился в расположение противника…»
Читая, Миусов поглядывал на Засухина. Тот лежал во весь рост на животе и внимательно рассматривал ползущего по траве червяка. У Миусова создалось впечатление, что старший сержант не интересуется чтением. Он приостановился.
— Старший сержант Засухин, я читаю об опыте разведки. Вам это должно быть особенно интересно.
— Я слушаю, товарищ старшина.
Закончив чтение, Миусов снова повернулся к Засухину.
— Вот, товарищи, хотелось бы, чтобы, так сказать, в порядке обмена боевым опытом старший сержант, орденоносец товарищ Засухин рассказал, как он понимает данный случай и какое имеет о нем суждение.
Засухин поднялся.
— Вы слышали заметку?
— Слышал.
— И что можете сказать?
Засухин помолчал, потом осмотрел всех и сказал:
— Случай понятный и интересный, только опыта здесь нету…
— А мастерство разведчика?
— Какое же здесь мастерство, когда сначала туман был, а затем, в самую нужную минуту, луна осветила? Выходит так, что не было бы луны, значит, и подвига не было бы?..
Миусов обдумал возражение и строго отчеканил:
— Туман был сначала, а потом он рассеялся и действительно луна засияла. Значит, здесь имеется полная перемена обстановки. Мастерство сержанта Дербанова в том и заключается, что он эту перемену использовал. Так ведь?
Засухин ответил с явным усилием, видимо стремясь высказать свою мысль как можно короче:
— Так… использовал! А чего бы он использовал, если бы луна не глянула? Да и фрицы-то ему, видать, легкие попались.
— Легкие фрицы?
— Ну, иначе сказать, не упорные… Персоны-то у людей разные.
Миусов растерялся. Сама терминология разведчика, делившего врагов на «легких» и «тяжелых», шла вразрез с его представлением о неприятельской армии, состоявшей как бы из стандартных, совершенно одинаковых единиц. Но отказаться от начатой беседы было уже невозможно — слишком большой интерес в солдатах возбудили брошенные Засухиным слова. Да и снайпер Ходжаев подогрел его репликой:
— Старший сержант правильно говорит: совсем разный фриц бывает. Один сам на мушку идет, другой мимо смотрит, шибко хитер бывает…
— Что вы называете «легким» фрицем? — обратился к Засухину Миусов.
— Ясно: персона, говорю, у людей разная.
— Но все-таки?
— Объяснить трудно… Ну вот, допустим, ночь… И встречаемся мы с вами, и я вроде — я, а вы вроде — фриц. Друг друга не знаем, но один на другого в бой идем. И тут что выходит? Каждый на себя надеется. Я на себя, а фриц, ежели он тяжелый, тоже на себя надеется. Тут уж насмерть бой… Ну, а коли легкий, он на себя не надеется и поддается… Я не говорю, что обстановка значения не имеет. Тут, понятно, и местность, и снаряжение — все в расчет идет, но только главное — решимость… Объяснить словами — скоро не объяснишь, но только сразу действовать надо. Вот, скажем, я на вас иду…
Большое его тело насторожилось, напряглось, и он легко и решительно сделал большой шаг к Миусову, тот от неожиданности дрогнул. Засухин сразу вытянулся, вяло и медленно опустив руки.
— Объяснить словами тут, товарищ старшина, никак не объяснишь…
Но то, что Засухин не мог объяснить словами, было красноречиво разъяснено движениям Засухина и Миусова. Последний быстро оправился.
— Тут вы, старший сержант, вполне правы. Решимость и воля к победе — залог успеха…
Но это были только слова. В глубине души старшина Миусов остался собой не очень доволен.
Снова духота. Вечер не освежает, не приносит облегчения. Недопетыми обрываются песни, нехотя вяжутся неинтересные разговоры. Солнце садится в желтое пыльное марево.
С вечера разгорелась перестрелка, начатая снайпером Ходжаевым. Она лениво, с перерывами продолжалась даже тогда, когда Ходжаев вернулся со своей позиции. Он скинул тяжелую каску, и на лбу у него резко обрисовались оставленные ею красные рубцы. Подойдя к блиндажу, снайпер нетерпеливо схватил консервную банку, превращенную в кружку, зачерпнул из ведра теплую воду и жадно напился. Потом намочил себе голову.
— Чего воду зря переводишь? — с усмешкой спросил Канев.
— А ты попробуй!..
Схватив липкой рукой руку Канева, Ходжаев прижал ее к каске.
— Сейчас остыл еще. Днем очень горяч был. Голова болел…