Мокрые волосы черным ежиком ерошились над желтым лбом снайпера, придавая ему ребяческий вид.
По ходу сообщения проходил Трофимов.
— Ну как, Ходжаев, охота?
— Сначала один, потом еще один стрелял. Один толстый — за два считать будем.
— Молодцом!
В другое время Трофимов, наверно, остановился бы для разговора с Ходжаевым, но сейчас он был занят размещением пополнения. Вновь прибывших солдат нужно было распределить по роте так, чтобы они оказались рядом с опытными фронтовиками.
Когда Трофимов возвращался к своему блиндажу, его внимание привлек веселый разговор, то и дело прерывавшийся смехом. Под кустами лежала группа новичков, только что прибывших в роту. Один рассказывал:
— Старшина, значит, и говорит: «Какие такие разные персоны?» А тот отвечает: «Вот, допустим, ты есть фриц, а я — советский воин, и мне требуется тебя один на один порешить», да как по-серьезному к старшине шагнет, старшина тут и осел.
— Сдрейфил, значит?
— Понятно. Только тот дальше пугать его не стал.
— Ловко! А старшина?
— Вроде бы ничего.
— Вовсе не сдрейфил старшина, — заступился кто-то. — Просто от неожиданности в недоумение пришел.
— Ну, уж это считай как хочешь. Я так полагаю: если в настоящем деле в недоумение прийти — живому не быть, — уверенно возразил новичок.
Трофимов подошел ближе.
— О чем это вы балакаете?.. Да сидите, сидите… Здесь и покурить можно, — сказал он, подсаживаясь.
Бойкий молодой паренек, рассказывавший товарищам подробности политбеседы, сразу потерял словоохотливость.
— Так, товарищ старший лейтенант, промеж себя о том о сем балакаем.
Лицо у паренька было округлое, мягкое, но насмешливые складки у губ и спокойные прищуренные глаза говорили о хитрости и веселости.
— О чем же балакали?
— Да вот услышали, как фрицы у себя в окопах на гармошке наяривают, и план такой разработали, чтоб ту гармошку на трофей переделать.
Приятели рассмеялись находчивости паренька. Засмеялся и Трофимов и погрозил ему пальцем.
— Гармошка-то, положим, от нас не уйдет. А ты вот тут о «разных персонах» говорил — о старшине да старшем сержанте?
Поняв, что командир роты слышал добрую половину рассказа, паренек тряхнул головой и вкратце повторил рассказ снова. Трофимову его смелость понравилась.
— Ну, а какого же вы мнения? — проговорил он.
— Старший сержант прав, выходит. Тут опыт один: на себя надейся. Я вот, товарищ старший лейтенант, когда пацаном рос, самый отчаянный драчун был. Меня зареченские ребята как огня боялись. Бьют, бывало, наших, а я жду. Потом выберу одного, который посильней да позадиристей, и на него сразу. И уже заранее знаю, что мой верх будет, потому что налетаю без всякого сомнения и опомниться ему не даю: раз-раз-раз! А потом другого тем же манером. Очень меня зареченские боялись. А дело тут самое простое: коли расчет сделал — кроши не задумываясь, сомневаться нечего.
— Ну, а если противник попадется такой же решительный?
— Не встречал что-то…
— Молодец, коли так, — хороший солдат будешь. До мобилизации где работал?
— В разных местах.
Новичок, по-видимому, хотел уклониться от ответа. Трофимов понял это и настаивать не стал. В конце концов, не столь важно было, где, кем и когда работал стрелок Евстигнеев, если чутьем фронтовика Трофимов угадывал в нем смелость, находчивость и умение ориентироваться. Кроме того, Трофимов знал и другое: он сам, Трофимов, мог ошибиться в человеке, но этой ошибки никогда бы не сделала рота. С непостижимой быстротой умеют солдаты-фронтовики разгадывать качества новых товарищей. Трофимов заметил, что необстрелянный, ничем еще не проявивший себя новичок Евстигнеев сразу же стал пользоваться в роте авторитетом. В этом случае товарищи как бы верили ему в долг.
Еще раз окинув взглядом ладную фигуру Евстигнеева, Трофимов спросил:
— В разведчики хотите? Нам хорошие разведчики нужны.
— Хоть в парашютисты, товарищ старший лейтенант, не испугаемся… — быстро ответил Евстигнеев.
Разостлав под сосной плащ-палатку, Трофимов лег и сейчас же почувствовал огромную, навалившуюся на него тяжесть всего сделанного, продуманного и прочувствованного в течение двух бесконечных суток.
В сосновом лесу, насквозь прогретом солнцем, воздух был неподвижен и душен. Пахло смолой, и Трофимов сердито подумал? «Как все-таки врут писатели. Всегда пишут «свежий смолистый воздух». Если смолистый, то уж обязательно «свежий». А между тем в лесу воздух далеко не всегда свеж».
Когда-то раньше, дома, засыпая душной ночью, Трофимов любил вытянуть руки и взяться за холодный металл кровати. Ощущение металлического холода было приятно. Он протянул руку и с отвращением нащупал теплый, пыльный мох.