– Папа, мне это противно, – часто жалуется Селия.
– Если ты можешь придумать лучший способ с пользой провести время, пока не начнется твое испытание, – и не смей говорить о чтении! – я готов тебя выслушать при условии, что этот способ будет приносить те же деньги, что и мой. Не говоря уже о том, что так ты получаешь бесценный опыт публичных выступлений.
– Эти люди просто несносны, – вздыхает Селия, хотя это не совсем то, что она имеет в виду. В их присутствии ей неловко. Из-за того, как они смотрят на нее – умоляющими, заплаканными глазами. Смотрят, как на вещь, как на ниточку, способную, пусть хотя бы ненадолго, соединить их с умершими близкими, по которым они безнадежно тоскуют.
Они говорят о ней так, словно ее нет рядом, словно она столь же бесплотна, как души их любимых. Ей приходится делать над собой усилие, чтобы не поморщиться, когда после сеанса они неизбежно бросаются ей на шею со словами благодарности, перемежающимися с рыданиями.
– Все они ничтожества, – говорит ее отец. – Им даже в голову не приходит задуматься о том, что они видят и слышат на самом деле, им проще слепо верить в общение с загробным миром. Зачем же отказываться от того, что само плывет в руки? Особенно учитывая то, с какой легкостью они готовы расстаться со своими деньгами в обмен на такую ерунду.
Селии кажется, что никакие деньги не стоят ее мучений, но Гектор непоколебим, и они продолжают путешествовать, демонстрируя клиентам поднимающиеся в воздух столы и заставляя их слышать таинственный стук по стенам, оклеенным обоями самых разнообразных расцветок.
Она не перестает удивляться, как неистово их клиенты жаждут общения с умершими. Сама она ни разу не испытала желания встретиться с покойной матерью. К тому же она не уверена, что, даже будь это возможно, мать вообще стала бы с ней разговаривать, да еще таким сомнительным способом.
Ей хочется сказать им: это все обман. Мертвые души не витают вокруг нас, не стучат по чашкам и столешницам и не шепчутся за колышущимися портьерами.
Иногда она разбивает какую-нибудь ценную вещицу и сваливает вину на беспокойных духов.
Они меняют город за городом, и отец придумывает для нее разные имена, но чаще всего называет ее Мирандой – видимо, зная, как она это ненавидит.
После нескольких месяцев таких гастролей она едва держится на ногах, изможденная переездами, постоянным напряжением и голодом. Отец почти не позволяет Селии есть, утверждая, что впалые щеки придают ей убедительности, создают иллюзию близости к загробному миру.
Лишь после того, как во время одного из сеансов она падает в самый настоящий обморок, он соглашается ненадолго вернуться домой в Нью-Йорк.
Как-то за чаем, укоризненно глядя, сколько масла и джема она намазывает на булочку, он сообщает, что договорился о сеансе в следующие выходные. Одна из безутешных городских вдовушек готова раскошелиться и заплатить вдвое больше обычного.
– Я сказал, что ты можешь отдохнуть, – заявляет он в ответ на ее отказ, даже не поднимая глаз от кипы газет, разложенных перед ним на столе. – У тебя было три дня, этого вполне достаточно. Ты отлично выглядишь. Со временем ты затмишь красотой собственную мать.
– Не знала, что ты помнишь, как выглядела моя мать, – огрызается Селия.
– А ты помнишь? – отец бросает на нее быстрый взгляд. Насупившись, она ничего не отвечает, и он продолжает:
– Возможно, я и провел в ее обществе лишь пару-тройку недель, но помню ее гораздо лучше тебя, а ведь ты провела с ней пять лет. Время – странная штука. В конце концов, ты тоже это поймешь.
Он снова утыкается в газету.
– А что насчет испытания, к которому ты меня якобы готовишь? – спрашивает Селия. – Или это просто один из твоих способов обогатиться?
– Селия, дорогая, – вздыхает Гектор. – В твоей жизни грядут значительные события, но когда они произойдут, зависит не от нас. Первый ход должен сделать противник. Нас известят, когда тебе придет пора вступать в игру.
– Тогда какая разница, чем я занята, пока время не пришло?
– Тебе нужно практиковаться.
Склонив голову набок, Селия кладет руки на стол и смотрит на отца. Газеты сами собой начинают складываться в причудливые фигуры: пирамиды, спирали, шуршащих крыльями бумажных голубей.
Отец отрывается от газет, он крайне раздражен. Подняв тяжелый пресс для бумаги, он с размаху опускает его на ее запястье. Слышен хруст ломающихся костей.
Газеты распрямляются и ложатся грудой на стол.
– Тебе нужно практиковаться, – повторяет он. – Твоя концентрация никуда не годится.