Часть первая
Истоки
Все, что вы увидите в Цирке Сновидений, подчинено принципу круга. Возможно, этим устроители пожелали отдать дань слову «цирк», произошедшему от греческого kirkos, что означает круг или кольцо. И хотя подобных реверансов в сторону цирка – в историческом смысле – здесь великое множество, назвать этот цирк традиционным никак нельзя. Вместо одного привычного шатра с ареной, окруженной рядами зрительских мест, он состоит из моря шатров самых разных размеров, от мала до велика. Шатры заключены в кольца петляющих дорожек, весь цирк – в кольцо ограды. Круг и бесконечность во всем.
Мечтатель – это тот, кто находит свою тропу только при лунном свете, а наказание его в том, что он видит рассвет раньше, чем все другие[1].
Неожиданное письмо
Нью-Йорк, февраль 1873 г.
В театр приходит немало писем на имя чародея Просперо, однако конверт, содержащий посмертную записку, да к тому же аккуратно пришпиленный к воротнику пальто пятилетней девочки, он получает впервые.
Поверенный, в сопровождении которого она появляется на пороге театра, отказывается давать какие-либо объяснения. В ответ на протесты директора он лишь пожимает плечами и поспешно уходит, в знак прощания дотронувшись до шляпы.
Даже не читая имени адресата на конверте, директор сразу понимает, к кому пришла девочка. Ее глаза, сверкающие из-под копны непослушных кудряшек, – уменьшенная копия глаз самого волшебника.
Когда он берет ее за руку, маленькие пальчики безвольно ложатся в его ладонь. В театре тепло, но девочка не хочет снимать пальто и лишь упрямо трясет головой, когда он спрашивает о причинах ее отказа.
Не зная, что еще он может для нее сделать, директор приводит ее к себе в кабинет. Она садится и замирает на неудобном стуле возле стены, увешанной старыми афишами, в окружении коробок с чеками и билетами. Директор приносит чай с дополнительным кусочком сахара, но он, нетронутый, так и остывает на столе.
Девочка не двигается, не ерзает на стуле. Она сидит, не шелохнувшись, со сложенными на коленях руками. Ее взгляд устремлен вниз, на собственные ботинки, самую малость не достающие до пола. Один носок слегка поцарапан, шнурки завязаны аккуратными бантиками.
Запечатанный конверт так и висит на ее пальто вровень со второй пуговицей сверху, когда появляется Просперо.
Еще до того как дверь распахивается, она слышит его тяжелые шаги в коридоре, столь непохожие на размеренную поступь директора, который уже несколько раз ненадолго входил в комнату – тихо, словно кошка.
– Сэр, вас ожидает… гм… посылка, – говорит директор, открывая дверь, чтобы впустить его в тесный кабинет, и убегает под предлогом разнообразных дел, касающихся театра, не испытывая ни малейшего желания быть свидетелем того, что может сулить предстоящая встреча.
Волшебник окидывает взглядом помещение. В его руке зажата пачка писем, с плеч струится черный бархатный плащ, отороченный белоснежным шелком. Он ожидает увидеть бумажную бандероль или почтовую коробку, и лишь после того как девочка поднимает на него глаза, как две капли воды похожие на его собственные, он понимает, что имел в виду директор.
Первая реакция чародея Просперо на встречу с дочерью выражается в коротком восклицании: «Вот черт!»
Девочка вновь опускает глаза на ботинки.
Волшебник закрывает за собой дверь и, бросив пачку писем на стол возле нетронутого чая, окидывает девочку внимательным взглядом.
Пришпиленный к ее пальто конверт он срывает, не расколов булавки.
На конверте указан его сценический псевдоним и адрес театра, однако письмо, найденное внутри, начинается обращением по имени, данному ему при рождении: Гектор Боуэн.
Он пробегает глазами письмо. Его лицо остается совершенно непроницаемым, окончательно и бесповоротно разрушив надежды автора на хоть какое-то проявление эмоций. Существенным ему кажется только одно: эта девочка – его родная дочь, ее зовут Селия, и теперь она находится на его попечении.
– Ей нужно было назвать тебя Мирандой, – усмехнувшись, обращается чародей Просперо к девочке. – Но, полагаю, у нее не хватило ума додуматься до этого.
Девочка бросает на него короткий взгляд. Темные глаза под кудрявой челкой угрожающе сужаются.
Чашка на столе начинает дрожать. Ее гладкая поверхность покрывается паутиной трещин, а затем распадается брызгами разноцветного фарфора. Остывший чай переливается через края блюдца и стекает на пол, оставляя липкую дорожку на полированной столешнице.