Рембрандт. Черт, этого только не хватало.
Фондель (осмотрев картины, подоходит к Рембрандту). Скажите, господин ван Рейн, а можете вы написать Бога?
Рембрандт. Не знаю, никогда не пробовал.
Тюльп. Но вы же писали Бога во плоти, и притом - не раз.
пастор Свальмиус. Но разве, изображая Иисуса, вы воспринимаете его как Бога и создателя Вселенной?
Рембрандт. Я не очень понимаю, что вы имеете ввиду?
пастор Свальмиус. Господин Фондель спрашивает, в силах ли вы придать атрибуты Бога-отца личности Бога-сына?
Рембрандт. О каких атрибутах вы говорите?
пастор Свальмиус. О тех атрибутах, которые не поддаются определению в силу своей непостижимости.
Подходят Саския с капитаном.
Капитан. Мы пропустили что-нибудь интересное?
Рембрандт. По-моему, нет.
Фондель . Как вы, однако, любезны! (К капитану.) У нас тут вышел спор, я бы сказал, довольно важный: я спросил у господина ван Рейна, как он мог бы изобразить Бога, а пастор Свальминус утверждает, что мы не должны пытаться предтсавлять себе Бога в зримом образе.
Саския. Полно, давайте к столу.
Фондель . Но мы не можем оборвать спор на середине. Вы так и не ответили, господин ван Рейн.
Рембрандт. Я забыл ваш вопрос..
пастор Свальмиус. Суть сводится тому, кажется ли вам, что вы изображаете Бога , когда пишите Иисуса?
Рембрандт. Я же никогда не говорил, что я набожный человек. Если уж хотите сослаться на кого-нибудь, ссылайтесь на Дюрера или Грюневальда. Они писали по велению сердца, а я пишу по заказу принца и для того, чтобы мои полотна висели в Гааге..
Капитан. Право, вы напрасно наговариваете на себя. Каждый раз, когда вы писали Христа, вы изображали один из его атрибутов. Возьмите, например, свое "Воскрешение Лазаря" - оно, несомненно, передает величие и мощь.
Рембрандт. Это самая скверная из моих картин.
Саския. Да перестаньте же, я всех приглашаю к столу.
Все рассаживаются. Капитан поднимает бокал.
Капитан. Я предлагаю выпить за великолепие этого дома, за хозяйку. Саския, за вас.
Пьют.
пастор Свальмиус. А я стою на том же, что и прежде. Пытаться познать Бога или хотя бы воображать, что мы способны познать его, значит впасть в грех гордыни. Можем ли мы, чей разум так ограничен, знать о Нем больше, чем древесная вошь знает о дереве, которым питается?
Фондель . А, по-моему, боги доступны искусству.
Капитан. Например, поэзии, дорогой Фондель, прочтите что-нибудь на эту тему.
Фондель . Право, не знаю. Ну разве что вот это стихотворение, я написал его для благотворительного обеда в саду Дома призрения для пристарелых мужчин.
Фондель читает.
О старость, наш Олимп земной,
Ты мудростью Юпитера сияешь,
Здесь тишь раздумий душу осеняет,
И вечным кажется не вечный наш покой.
Не расстревожит сердца больше тень
Прекрасной Прозерпины иль Дианы,
Лишь чередой молитв и покаяний,
За часом час, проходит каждый день.
О, Дом призрения, обитель стариков,
Есть в нем свое очарованье,
Детей и внуков позднее признанье,
Сограждан Амстердама воздаянье,
И вдохновленных музой возлиянье,
Пришедшее из глубины веков.
Саския с трудом делает заинтресованное выражение лица. Рембрандт уткнулся в тарелку. По окончании раздаются аплодисменты.
Рембрандт. Вы прочли очень ученую вещь, господин ван ден Фондель. Она так богата мыслями, что, боюсь, я не все понял. Надеюсь, мы скоро увидим ее напечатанной.
Фондель . Вам трудно было следить за некоторыми строфами, господин ван Рейн?
Рембрандт. Нет, я имею ввиду не отдельные строфы, я хотел сказать, что стихотворение в целом нелегко воспринимать на слух.
Фондель . Неужели? А вдруг такое же впечатление сложилось и у других слушателей?
Тюльп. Ну что вы! Стихи всем доставили истинное наслаждение! Мой друг хотел лишь сказать, что при втором прочтении удовольствие будет еще большим. Поэзия - вещь, очень насыщенная смыслом. Лично я никогда не усваиваю стихи, пока не прочту их дважды.
фон Зандрарт. Понять это произведение не составляет никакого труда. Оно написано так, что его можно воспринимать на слух. Оно настолько ясно, что доступно даже ребенку.
Рембрандт. В самом деле? Не кажется ли вам, что классические намеки несколько сложны для этих стариков из Дома призрения.
Фондель . Очень верное замечание. Не спорьте, фон Зандрарт. Старики, конечно, не поняли стихотворения - оно было написано не для них, а для жертоводателей. Признаюсь, меня всегда интересовало, можно ли написать стихи, в равной мере понятные и простым, необразованным людям, и людям со вкусом и культурой.
фон Зандрарт (к Фонделю). Не понимаю, почему это беспокоит столь выдающегося человека, как вы? К лицу ли тому, кто оседлал Пегаса и взлетает к звездам, обременять свой разум заботой о простых конюхах, которых он оставил внизу, в конюшне?
Рембрандт. Прошу прощения. Должен ли я понимать господин фон Зандрарт так, что этих стариков или простых конюхов, как вын предпочитаете их называть, следует отнести к существам низшего порядка лишь на том основании, что они никогда не слыхали о Диане и Прозерпине? Я не сведущь в поэзии, но могу сказать: взгляните на их лица, и вы прочтете в них куда больше, чем на лице любого из ваших господ со вкусом и культурой. Я знаю это - я писал и тех и других. И когда я чувствую, что выдыхаюсь, я иду к этим простым конюхам, и они обновляют меня.
фон Зандрарт. Оно и видно, господин ван Рейн. Я хочу сказать, что это ясно видно в ваших картинах.
Рембрандт. Да, видно. Видно и многое другое. Видно, например, что люди по горло сыты Дианами и Прозерпинами. То, что римляне подражали древним грекам, это уже достачно скверно, то, что итальянцы подражают римлянам, - это еще хуже. Но когда мы подражаем подражателям подражателей, это все равно, что выжать кровь из сухих костей. А ваш, господин фон Зандрант, Пегас давным-давно сдох, и в конюшне стоит один разбитый старый мерин, который так увяз в собственном навозе, что ему и с места не сдвинуться, а уж к звездам - и подавно не взлететь.
Капитан. Право, давайте не будем горячиться. Выпьем лучше за процветание искусств, под этитми сводами.
фон Зандрарт. Ну нет уж, увольте ( встает ) . Господин ван ден Фондель, вы остаетесь?
ван Флит. Не обижайтесь на учителя, выпейте (Подносит ему бокал и проливает ему на платье ). Ах, простите.