с собакою в пляску пойдет неуклюже,
чья же улыбка сверкнет не хуже,
чем вывеска зубного врача?..
Другого не будет... А впрочем, вздор.
Для всех для нас - один приговор,
с незапамятных лет стихия морская
шумит, рыбаков из глубин отпуская.
Такая судьба, такой коленкор".
*
Смерти привычны такие штуки.
Дорс отошел, и достался Луки
красный галстук, - а воскресный наряд
и свитер взял себе Луви Лат,
Мекки - вельветовые брюки.
На пятый день, чуть взошел прилив,
явился Дорс, до дома доплыв
без челнока, без паруса даже,
появился впервые на общем пляже,
словно купальщик - строен, красив.
Явился Дорс к пепелищам отчим,
подобно тем, с "Биркенхэда", и прочим,
лишь достались креветкам глаза и нос
словно гурманам с "Дос Милагрос",
до деликатесов охочим.
Испугались купальщики - только ль они?
Луви Лат отбросил край простыни,
потому как бояться мертвого - глупо,
и, хоть море сорвало сандалии с трупа,
опознал его большие ступни.
Под вечер из Барскибоса пришли,
из поселков других - вблизи и вдали
братья и сестры путем печальным,
друзья и подруги с питьем поминальным,
ибо рыбак доплыл до земли.
"Маловеры, зачем потупляете взор?
Великая тишь нисходит в простор".
"Часы, недели, месяцы, годы..."
Листва летит, шум непогоды.
"День Господень приходит как вор".
Мы в глине его схоронили сырой,
близ моря поставили в общий строй:
с Тейсом Фоелом, дедушкой Квикли Книпом,
с Джеком Хоррисом и Фердинандо Випом
спит сегодня и Дорс Наливай-по-второй.
Все так же под утро назад, к "Джоанне",
возвращаются призраки-англичане,
на "Биркенхэде" ржут табуны,
и птицы морские в небе видны
треугольники траурных писем в тумане.
Все так же сверкает луч маяка
от мыса Дейнджер - исподтишка
мы ищем звезды в небе над морем,
вслушиваемся и тихонько вторим
разговору прибрежного тростника.
ГОЛОС НИОТКУДА
Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу:
здесь черный воздух, черная вода,
я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись,
длиннее пальцев стали;
по лезвию меж тем и этим миром
среди скелетов я ползу
ключицы, черепа... Живое в мертвом?
Помет нетопырей
единственное, что доходит с неба.
Я машинистом был когда-то... Где
старуха Берта? Черных пассажиров
я вез, когда она внезапно взорвалась
и пнула в никуда меня.
Но высший промысел меня преобразил,
мое растерзанное тело
с годами соками набухло: я пытаюсь
дослать на землю весть из-под земли.
Как Навуходоносор, я мычу,
на четвереньках ползая по кругу.
Я здоровей, чем в громком вашем мире,
и в одинокой тьме я познавать учусь
теперь иные чудеса:
миграцию мышей летучих,
и рост корней, и ползание жаб
слепых, скольженье рыб незрячих;
здесь из коросты черные цветы
растут и черные стрекозы
мелькают; здесь я изучаю речь
подземной жизни и людей подземных,
мычание подземного скота,
что здесь пасу я, на изнанке мира.
Когда ребенком был, я, помнится, играл
оправой от очков, отцовской формой
ведь и отец мой машинистом был,
влезал на ящики пустые из-под фруктов
и проповедника изображал,
который после мягкой речи вдруг
бранится и тупицам угрожает
геенной, - так и ныне,
не машинист я больше, я хочу
сам проповедовать, сам толковать.
Нет, сын мой, пусть полиция отстанет,
а сам иди к семье, иди к друзьям,
скажи: тебе я больше не отец,
и матери скажи: я ей не муж,
ни церкви, ни друзей не знаю,
я есмь не-человек, моя работа
ночная смена без конца и края.
Я - пустота: одна гортань сырая
и легкие, заполненные паром,
я эмигрировал в себя, я - вздох,
полузвучанье, полутишина.
О братья черные, мы были на земле
растеньями, питая птиц и коз,
но были вечно врозь, и только здесь слились,
где черви светятся, где красные грибы
сияют мрачным светом в темноте.
Всевышний, над баасом суд начав,
быть может, лишь того к себе возьмет,
кто ближе всех себя к земле приблизил.
Я постарел, и волосы мои
сейчас длинней орлиного пера,
и ногти как у птиц, и, слава Богу,
я - восстановлен, я - возобновлен,
прочь - камни. И - проклятье грубой силе.
"Прочь от мотора уголь отгреби".
"Здесь машинист, ван Тонцер, он сгорел".
"А, черт возьми, я думал, это шлак".
"Ах, доктор, это было очень долго?"
"О нет, мадам. Он умер в тот же миг".
ПРИМЕЧАНИЯ
ЖУРНАЛ ЙОРИКА
"...зодиаком новым уже вознесло Крылатого Змея, Большого Фазана". Т.е. подводная лодка перешла в Южное полушарие из Северного; названия созвездий южного неба Опперман приводит в искаженном виде.
"Нехо второй" (собств. Нехао, годы правления - ок. 597-594 гг. до н.э.). Финикийские мореходы, состоявшие на службе египетского фараона Нехао II, совершили плавание вдоль восточного берега Африки, обогнули ее южную оконечность и через Геркулесовы Столбы (т.е. через Гибралтарский пролив) возвратились в Египет. Эту легенду рассказывает Геродот ("История", IV, 42); в средние века географы всерьез этого рассказа не принимали (сам Геродот писал, что в него не верит); в наше время история этого путешествия признана подлинной.
"Сарко" (Жоан Сарко, нач. XV в.) - португальский мореплаватель, присоединивший Мадейру к владениям Португалии в 1419 г.
Жил Эанес - в 1434 г. совершил по приказу принца Генриха Мореплавателя Португальского путешествие за мыс Бохадор.
Другой - упомянутый ниже Бартоломео Диас (ок. 1450-1500) португальский мореплаватель, первым из европейцев обогнувший мыс Доброй Надежды (который и открыл на обратном пути) и вошедший в Индийский океан с запада.
Ван Линсхотен, Дрейк и да Гама. - Ян Хейген ван Линсхотен (1563-1611), Френсис Дрейк (ок. 1545-1596), Васко да Гама (1469-1524) - мореплаватели XVI в. (характерно, что Опперман называет по именам голландца, англичанина и португальца), чьи путешествия предшествовали колонизации Капской земли европейцами.