— Драго знает Тойсгена, он встречался с ним в Амстердаме. Как ты собираешься обойти это обстоятельство?
— Драго там не будет, Михаил. Я собирался позвонить ему и выманить его из дома, придумав какой-нибудь предлог, но с Юрием задача упрощается. Я позвоню, прикинувшись Юрием, и назначу ему встречу где-нибудь в городе. Когда Драго уедет, К. В. и я подъедем к главным воротам и попросим Шредера принять нас.
— В каком качестве буду задействован я? — спросил Витлок.
— Ты мой водитель.
— А что, если он позвонит в Мет, чтобы проверить насчет Ван Дехна? — спросила Сабрина.
— Я попросил Питера де Йонга вылететь из Амстердама. Завтра он скорее всего будет в Мет.
— В этом что-то есть, Сергей, — сказал Витлок после паузы. — Все зависит от того, передаст ли Шредер тебе картину.
— Поставь себя на его место, — ответил Колчинский. — Он пошел на огромные расходы, чтобы заполучить оригинал «Ночного дозора» для своей коллекции. А затем человек, который написал эту картину, говорит, что это копия. У него один выход — согласиться на этот план. Копия для него не имеет никакой цены.
— Если он поверит тебе.
— Он поверит мне, К.В. Когда я захочу, я умею быть очень убедительным. Ты знаешь.
— Стоит попытаться, — признал Грэхем. — А что будем делать мы с Сабриной?
— Ничего. Шредер знает вас.
— Когда мы завтра выезжаем? — спросил Витлок.
— Встречаемся в вестибюле в восемь тридцать.
— Уже два часа.
Витлок поднялся, подавив зевок:
— Терпеть не могу расстраивать компанию, но все-таки я пойду спать.
— А я, пожалуй, вернусь в свой отель, мне еще надо сделать несколько звонков перед сном.
Сабрина закрыла за ними дверь, повернулась к Грэхему и показала на его ногу:
— Я заметила, ты прихрамываешь. В чем дело?
— Ударился о гору, больше ничего.
— Это я уже слышала. Дай-ка я взгляну.
— Незачем, — раздраженно сказал он. — Я уже сам все осмотрел. И хватит нянчиться со мной.
— Я хочу помочь тебе, — не отступала Сабрина. — Я ведь лучше разбираюсь в этих вещах, согласен?
— Да, лучше. Но я и сам могу обработать свои раны.
Он метнулся в ванную, хлопнув за собой дверью.
В отчаянии она всплеснула руками, но не успела опуститься на кушетку, как раздался громкий, полный муки крик, который заставил ее броситься к двери ванной и распахнуть ее. Грэхем сидел на крышке унитаза с закатанными до лодыжек джинсами, сжимая руками ногу на несколько дюймов выше пропитанной кровью повязки.
— Что случилось? — с волнением спросила она.
— Я закатывал джинсы и сдвинул повязку. Господи, здесь открытая рана.
— Разрежь бинт и намочи повязку под душем.
Она взяла с подоконника ножницы.
— Вот возьми. А новую одежду я положу на подоконник, хоть ты, конечно, и не любишь, чтобы с тобой нянчились.
Он улыбнулся, но промолчал. Она закрыла за собой дверь и включила радио. Поймав «Голос Америки», она легла на кровать и закрыла глаза.
Через несколько минут из ванной вышел Грэхем в белой майке и голубых шортах и, вытирая полотенцем мокрые волосы, посмотрел на Сабрину сверху вниз, гадая, спит она или нет.
— Ты снял повязку? — спросила она, не открывая глаз.
— Да, — ответил он, садясь на кровать.
Она спустила ноги на пол и достала из своего чемодана голубую брезентовую сумку. Это был стандартный набор ЮНАКО для оказания первой помощи, который перед каждым выходом на задание оперативник должен взять со склада. Она встала перед ним на колени и чуть-чуть повернула ногу, чтобы лучше взглянуть на рану. Рана была рваная и пересекала колено по диагонали.
— Ну как, буду жить? — спросил он, вешая полотенце на шею.
— Пока да.
Она открыла брезентовую сумку и вытащила пузырек с дезинфицирующей жидкостью, тампон и бинт.
— Готовься, будет сильно щипать, — предупредила она, смачивая дезинфицирующей жидкостью тампон.
— Ладно, — сказал он и поморщился, когда она приложила тампон к ране.
— Останется шрам, имей в виду.
— Многие люди коллекционируют фотографии о тех странах, где они побывали. А я коллекционирую шрамы.
Пожалуй, она впервые видела его таким мягким, сейчас его настроение было абсолютно противоположным тому, с каким он кинулся в душ. Загадка ЮНАКО! Она мысленно улыбнулась, перевязала колено бинтом, скрепила повязку булавкой и положила аптечку в чемодан. Подняв глаза, она с удивлением обнаружила, что он смотрит в зеркало. Грэхем ненавидел зеркала, считал, что они разжигают тщеславие. Что с ним?
Он поймал ее взгляд.
— Шрамы будоражат память. И больше всего вспоминается Вьетнам.
Сабрину охватило волнение. Грэхем ни одному человеку в ЮНАКО не рассказывал о своей службе во Вьетнаме. Это было его табу, как однажды сказал Витлок.
— Вот этот, маленький, положил конец моей футбольной карьере, — сказал он, проводя пальцем по светлому шраму на правом плече.
— Что произошло? — спросила она.
Он сел на кровать и сцепил руки.
— Взрыв гранаты. Три месяца не мог шевельнуть рукой. Никогда в жизни я не испытывал большего унижения. Каждый день меня одевали, подавали мне еду. Господи, даже помочиться я не мог без помощи санитара. И вот однажды наглый юнец, только что вышедший из медучилища, заявил, что мол, рука никогда не будет действовать. Я и взвился, не допущу, черт возьми, чтобы... байстрючонок оказался прав. Я взялся за физиотерапию и через семь месяцев меня направили в Таиланд инструктором по подготовке наемников. Но до сих пор завести руку за спину я не в силах.