– Если угодно, – повторил Дункан.
Фрейзер ухмыльнулся.
– Молодец. Тогда и наговоримся вволю. Я хочу все про тебя узнать. – Он как бы нехотя двинулся к выходу. – Все!
Дункан нагнулся, вытаскивая из-под верстака табурет. Когда он поднял голову, Фрейзер, фотограф и миссис Александер уже выходили в дверь, что вела в соседнее здание.
Едва она закрылась, девушки опять принялись хохотать. Уинни гундосо крикнула:
– Чего он тебе сунул, Дункан? Адрес? Даю за него пять монет!
– Плачу шесть! – завопила ее соседка.
Обе вскочили и попытались отнять бумажку. Дункан со смехом отбивался, радуясь, что вся ситуация воспринята шутейно, а не иначе.
– Видал, как он перед тобой стелился? – сказал Лен о Фрейзере. – Пронюхал, что тебя ждет повышение. Откуда ты его знаешь?
Дункан все еще оборонялся от девушек и не ответил. Когда они наконец отстали и занялись чем-то еще, листок с адресом скомкался почти в шарик. Дункан сунул его в карман фартука – на самое донышко, чтоб вдруг не выпал, но весь следующий час украдкой лазал в карман, удостоверяясь, что бумажка на месте. Вообще-то хотелось ее достать и хорошенько рассмотреть, но мешали многочисленные соглядатаи. Наконец терпение кончилось. Когда зашел мистер Чампион, Дункан отпросился в туалет. Там запер дверь кабинки, достал и разгладил бумажку.
Сейчас Дункан взбудоражился еще сильнее, чем от разговора с Фрейзером; тогда его захлестнуло смущение, но теперь появление давнего знакомца, его дружеская манера и то, что он даже озаботился оставить адрес, сказав «Звякни, ладно?», казались чем-то невероятным. В адресе значился район Фулема, что совсем недалеко. Разглядывая строчки, Дункан представил, как бы это выглядело, если б он заглянул туда, скажем, однажды вечером. Вообразил, как доберется. Продумал костюм – он скинет эту пропахшую стеарином и всяким душком одежду, наденет приличные брюки, рубашку-апаш и красивый пиджак. Представил, как будет держаться, когда Фрейзер откроет дверь. «Привет, Фрейзер», – небрежно скажет он, а тот в изумленном восхищении воскликнет: «Пирс! Ну вот, теперь ты выглядишь нормальным человеком, когда свалил с этой жалкой фабрики». – «Ах, фабрика! – отмахнется он. – Я всего лишь оказываю любезность миссис Александер...»
Минут пять-десять Дункан предавался подобным грезам, вновь и вновь проигрывая сцену у дверей, но не в силах представить, как все будет, когда Фрейзер пригласит войти. Он мечтал, хотя вовсе не собирался идти, и какая-то его часть говорила: «По правде, Фрейзер не хочет с тобой встречаться. Адрес он дал из вежливости. Он из тех, кто на минуту дико радуется всяким мелочам, но потом напрочь о них забывает...»
Распахнулась дверь туалета, и раздался голос мистера Чампиона:
– Дункан, с тобой все в порядке?
– Да, мистер Чампион, – ответил он, дернув цепочку.
Дункан вновь посмотрел на бумажку. Теперь он уже не знал, что с ней делать. В конце концов порвал на мелкие кусочки и бросил в водоворот унитаза.
– Дорогая, ты можешь не ерзать? – сказала Джулия.
Хелен досадливо дернула плечом:
– Все из-за кранов. Один ледяной, другой черт-те как обжигает.
Они вдвоем лежали в ванне. Это стало субботней традицией, и они по очереди занимали гладкий край – на этой неделе был черед Джулии. Она вытянула руки, закрыла глаза и откинула голову, повязанную косынкой; кое-где пряди выбились и, намокнув, липли к щеке и горлу. Насупившись, она заправила их за ухо.
Хелен опять шевельнулась, нашла удобное положение и замерла, наконец-то наслаждаясь приятным плеском теплой воды под мышками, в паху – во всех складках и впадинах тела. Ладони плоско лежали на поверхности, ощущая сопротивление водной оболочки.
– Смотри, как у нас ноги перепутались, – тихо сказала Хелен.
В ванне они всегда разговаривали тихо. Этой же ванной пользовалась семья, жившая в цокольном этаже. Омовения проходили по графику, и риск попасться был невелик, но кафельные стены усиливали звук, и Джулии втемяшилось, что голоса, плеск и трение конечностей о ванну слышны в нижних комнатах.
– Какая у тебя темная кожа, не то что у меня, – опять заговорила Хелен. – Правда, ты смуглая, как гречанка.
– Наверное, так в воде кажется, – ответила Джулия.
– Я-то не темнею, – возразила Хелен. Она потыкала себя в розовато-желтую мякоть живота. – Я похожа на зельц.
Джулия приоткрыла глаза и глянула на ее бедра.
– Ты выглядишь девушкой с картины Энгра,8 – умиротворенно сказала она.
Джулия была горазда на подобные сомнительные комплименты. «Ты похожа на советскую женщину с панно», – давеча сказала она, когда Хелен с двумя раздувшимися авоськами вернулась из похода по магазинам; в воображении сразу возникла мускулистая баба с квадратной челюстью и угрюмым ртом. Теперь же представилась одалиска с раскоряченной задницей. Хелен положила руку на ногу Джулии. Чудно шероховатую от волосков, с тонкой, приятной на ощупь голенью. На косточке лодыжки выделялась взбухшая от тепла жилка. Хелен ее изучила и, придавив пальцем, почувствовала ее пружинистость; затем подумала о бегущей в ней крови и поежилась. С лодыжки рука соскользнула на ступню и стала ее потирать. Джулия заулыбалась:
– Приятно.
Широкие и некрасивые ступни – типичные ступни англичанки, думала Хелен – были единственной непривлекательной частью в теле подруги, и потому она проявляла к ним особую заботу. Хелен медленно потянула их за пальцы, затем переплела с пальцами своей руки; обхватила ладонью и нежно отогнула назад. Джулия засопела от удовольствия. Прядь ее вновь свалилась и прилипла к горлу – темная и плоская блестящая водоросль, локон с головы русалки. Интересно, подумала Хелен, почему в книгах и кино русалок всегда изображают с золотистыми волосами? Настоящая русалка наверняка темненькая, как Джулия. Подлинная русалка странная и тревожащая, в ней ничего от актрисы или гламурной девицы.
– Я рада, Джулия, что у тебя ноги, а не хвост, – сказала Хелен, большим пальцем разминая подруге ступню в подъеме.
– Правда? Я тоже, дорогая.
– Хотя в лифчике из раковин твоя грудь смотрелась бы неплохо. – Хелен улыбнулась, вспомнив анекдот. – Что там лифчик сказал шляпке?
Джулия задумалась.
– Не помню. Что?
– «Ступай наверх, а я подтяну эту парочку».
Они рассмеялись – не столько анекдоту, сколько тому, что Хелен так глупо его вдруг вспомнила. Джулия по-прежнему лежала с запрокинутой головой, отчего смех в горле булькал мило и по-детски – совсем не похоже на деланый «светский» смех, который всегда казался каким-то ломким. Джулия рукой зажала рот. Живот ее вздрагивал, пупок сжался.
– Твой пупок мне подмигивает! – засмеялась Хелен. – Он выглядит ужасно нагло. «Наглый пупок» – подходящее название для приморской пивной, а? – Она посучила ногами и зевнула. Массаж ее уже утомил, и Хелен выпустила ногу подруги. – Ты меня любишь, Джулия? – прошептала она, укладываясь удобнее.
Джулия опять закрыла глаза.
– Конечно люблю.
Некоторое время они лежали молча. Остывая, покрякивали трубы. Откуда-то из водопроводных недр доносилось размеренное «кап-кап». С цокольного этажа слышалось буханье – жилец грузно топал из комнаты в комнату; потом он заорал на жену или дочь: «Нет, сука ты рваная!»
– Тьфу! Опять этот мерзкий мужик! – Джулия открыла глаза и тихо вскрикнула: – Хелен! Как не стыдно!
Свесившись с края ванны, Хелен прислушивалась. Она махнула рукой – мол, тише. Теперь снизу донеслось «Засунь себе в жопу!» – любимое выражение жильца, которое он употреблял часто. Затем раздалось комариное нытье – других ответных реплик жены никогда не бывало.
– Хелен, прекрати, – неодобрительно сказала Джулия.
Хелен покорно забралась обратно. Иногда, если была в ванной одна и начинался крик, она доходила до того, что опускалась на колени, убирала за ухо волосы и приникала к полу. Однажды услышала, как мужик орал: «Ты кончишь, как эти дрюченные скопчихи сверху!» Джулии о том не рассказала.
8
Жак Огюст Доминик Энгр (1780-1867) – французский живописец и рисовальщик, блестящий мастер композиции, строгого и тонкого рисунка, правдивых, острохарактерных портретов.