От тревожных мыслей отвлек их странный звук — прямо с неба на них планировал Еремей Фомич Подтелятников, бывший электромонтер закрытого теперь клуба ветеранов «Сталелитейщик». Удачно приземлившись на две точки, он, лучезарно улыбаясь необыкновенно белыми, острыми, как бритва зубами, сказал: «Здравствуйте, молодежь? Гуляете? Это можно! Напужалися? Гы-гы… Я — призрак, летящий на крыльях ночи! Но мне, по правде сказать, не до вас нынче… Никому не говорите, что меня здесь видели! Хау дуюду!»
Подтелятников резво завернулся в темный плащ и скрылся за углом, оттаскивая за собой холщовый сумарь, в котором явственно угадывалось нечто большое и круглое, размерами приблизительно с… голову. Да, среднюю такую голову 56-го размера… Вениамин с Нинкой еще не успели прийти в себя, как мимо них резво пробежал Валерий Иванович Сидоренко, персональный пенсионер области, живший через улицу напротив Нинки. Сидоренко пропылил до угла, где уже успел скрыться Подтелятников, но вдруг повернулся к Нине и Вениамину, пристально посмотрел на них и вдруг направился к ним. Он шел медленно, в полной уверенности, что им некуда от него деться на ночной, пустынной улице. Глаза его светились нехорошим, торжествующим блеском.
— Немедленно признавайтесь, куда этот упырь делся! — заорал Сидоренко дозорным, не доходя до них шага три-четыре. — Вы даже не представляете, что я с вами сделаю, если только вздумаете этого кровососа покрывать! Он не понимает, что все жить хотят? Он не понимает, что подставляет так всю нашу улицу? Ведь они придут днем, когда все дрыхнут и изведут нас всех подчистую! Скотина! Сейчас надо самому на четыре метра взлетать, а я уже староват из себя летучую мышку корчить!..
— А кто днем-то придет, кто? — выдавила из себя Нина. Вениамин молчал, стараясь прикрыть подругу грудью, сжимая в правой руке пластмассовый обруч ножовки.
— Вампиры придут! Настоящие вампиры из ОАО «Энергосервис»! Такой сервис устроят на жопу с винтом нашего Подтелятникова! Он присосаться к ним без отступного решил, а они нам всем вставят осиновый кол с заднего прохода, потом и кефир не пососешь… Слышь, Венька, дай-ка мне ножовку до утра? Зачем она тебе тут ночью-то? Кого ты тут пилить-то собрался, гаденыш?
— Отойди от нас, Сидоренко, — процедил Вениамин, — с миром отойди! Иначе мы тебе самому сейчас осиновый кол вставим!
— Ну, понятно… — протянул Сидоренко. — Понятно излагаешь, Вениамин! Тоже, значит, решил одну ночку красиво пожить, отсосать по полной программе, а потом — хоть трава не расти! А расплачиваться ведь всей улице придется! Когда ты сосать будешь, — думай, что сосешь и у соседей, с которыми давно кровно повязан, пащенок!
Сидоренко повернулся и пошагал к своему дому, а в голове Нины гулким набатом звучали его слова: «Кровно повязан!»
— Тут, Нин, видно, одним ночным дозором не отбрешешься, — почти спокойно, но с внутренним напряжением произнес Вениамин. — Тут придется и дневной дозор устраивать и с сумеречным дозором выходить… Запустили мы всю эту петрушку с укропом, заросло все дурной травой…
«Заросло! Все заросло!» — кровью билась в нинкины виски назойливая мысль. Поэтому все последующие события она различала сквозь звездопад, сыпавшийся им с Вениамином головы 58-го размера с темного июльского небосклона, каких-то летучих мышек, корчившихся перед нею ушастой физиономией Сидоренко, ну и, конечно, сквозь кровавую пену в глазах. Это уж само собой, как говорится.
То с одного, то с другого края Зеленки раздавался треск выламываемых дверей, звон разбитых стекол и заполошные крики: «Не буду больше сосать! Чес слово, не буду сосать! Пожрать ведь хотелось по-человечески!..»
Шакирыч возле своего ларька с тревогой прислушивался к происходящему. Всех клиентов будто ветром сдуло. Шакирыч понял, что пожрать по-человечески в эту ночь ему не доведется. В глубине еще не совсем разложившейся при коммерциализации общества души он понимал, что потихоньку превращается в настоящего вампира, досасывая зачастую последнее. По этой причине дневной свет стал для него непереносим, он заливал слезой раскаяния глаза и стыдом прожигал кожу. Но как только догорал последними кровавыми отблесками закат, так будто новая жизнь просыпалась в Шакирыче. В этот момент он мог бестрепетно подправить все ценники, увеличив стоимость соленых орешков в пять раз, заломить дикие цены за пиво и водку, отлично зная, что никто ночью из Зеленки не выберется, поскольку вампиры из городского автопарка отменили вечерние рейсы.
«Ну, и что? — в который раз проговаривал он свои ночные самооправдательные монологи. — Подумаешь, кровосос! Если я не отсосу, так кто-то другой присосется! А я ведь немного высосу, только ведь чтобы пожрать по-человечески!»
Но в глубине не совсем еще погибшей души он понимал, что последнее он говорит себе явно в утешение. В этой самой, пока еще живой частичке своей души, он твердо знал, что не по-человечески он жрет, не по-людски! Он вспоминал свою мать, Венеру Мумбараковну Шакирову, передовика Подлескинского тепличного хозяйства, отца, Шакира Имраевича Шакирова, личного водителя директора мясокомбината, деда, ветерана войны и труда Имрая Бишмербековича Шакирова, — и чувствовал, как стыд начинает выжигать кожу лица, будто среди ночи до него добрался тонкий лучик солнечного света…