— Kan ik u helpen? — спросила одна из служащих.
— Надеюсь, — сказала с улыбкой Сабрина. — Мне бы хотелось увидеться с мистером Хамильтоном.
— Вы договаривались о встрече? — спросила служащая на безупречном английском.
— Боюсь, что нет, но я уверена, что он не откажется со мной поговорить. У нас с ним общий знакомый — Ян Леммер.
Женщина удалилась. Через минуту она вернулась:
— Мистер Хамильтон просит вас подняться к нему в кабинет. Вот по этой деревянной лестнице.
Сабрина поднялась наверх и оказалась перед дверью, на которой висела табличка: «Т. Хамильтон — директор». Она постучала.
— Войдите.
Хамильтон, мужчина лет шестидесяти с выразительным лицом, сидел за черным столом, окруженный полотнами Брака и Пикассо. На стене за столом висела большая репродукция картины Коха «Стрелковый тир».
— Зачем вы хотели меня видеть? — спросил Хамильтон бархатным голосом и наманикюренной рукой указал на кожаное кресло по другую сторону стола. — Прошу вас, присаживайтесь, мисс... По-моему, мой менеджер по торговле не назвала мне вашего имени по телефону.
— Нет. Я уверена, что вы чрезвычайно занятой человек, мистер Хамильтон, поэтому я перейду прямо к делу. Два с половиной года назад человек, которого зовут Ян Леммер и два его помощника вломились в дом на улице Де Клерк и украли не представляющую особой ценности картину малоизвестного художника семнадцатого века Йохана Сегерса. Они принесли картину вам. Я хочу знать, что было дальше.
Он прикоснулся к своему галстуку и улыбнулся:
— Боюсь, что не совсем понимаю, о чем вы говорите. И как вы правильно сказали, я человек занятой. Простите, но...
Он показал ей на дверь.
Сабрина решила действовать методами Грэхема, надеясь, что они не подведут ее. Она схватила со стола Хамильтона нож для разрезания бумаг и бросилась исступленно резать ближайшую к ней репродукцию картины Пикассо «Акробат и юный арлекин».
— О Боже, что вы делаете? — в ужасе вскричал Хамильтон, вскакивая со стула.
— На место, — приказала она.
Он подчинился, его взгляд метался между ножом у нее в руке и испорченной репродукцией на стене.
— Перед тобой два пути, — сказала она. — Первый: обратиться в полицию, чтобы меня арестовали за вандализм. Второй: дать мне показания.
Он задержал взгляд на телефоне на своем столе.
— Звони, но помни: Леммер уже сознался, и этого достаточно, чтобы тебя признали виновным. Но даже если тебя оправдают, на карьере дилера в области искусства в Амстердаме можешь поставить точку. Это я могу тебе обещать.
— Но кто вы?
Она не ответила.
— Ну хорошо, — сказал он, не выдержав ее пронзительного взгляда. — Я помню картину Сегерса.
— Кому она понадобилась?
— Михайловичу Тойсгену, специалисту по изготовлению подделок.
Тойсгену? Этого имени в описке ЮНАКО не было.
— На Западе его не знают, — сказал он, заметив на ее лице озадаченное выражение. — Его работы идут нарасхват на черном рынке в Москве. Ходят слухи, что один его Рембрандт висит даже в Кремле.
— Дальше, — подстегнула она его, стараясь не выдать волнения.
— Он специализируется по голландским художникам семнадцатого века. Я лишь дважды встречался с ним, один раз в Москве, а второй раз здесь, в Амстердаме, когда он забирал картину Сегерса.
— Где его можно найти?
— Не знаю. Как я уже сказал, в Амстердаме я виделся с ним один раз. Деловая встреча и больше ничего. Думаю, вы найдете его где-то в Иордане. Это центр мирового искусства у нас в городе. Сходите к Бохемеру — он держит бар на улице Лаурье. Там тусуются молодые художники. У большинства из них нет и двух пенни, поэтому несколько гульденов развяжут им языки.
— Как выглядит Бохемер?
— Ему около пятидесяти, небольшого роста, лысый.
Она оставила его созерцать испорченную репродукцию и вернулась к такси.
— Быстро, — сказал Грэхем, когда она села в машину рядом с ним.
— Как обычно.
Сабрина сказала водителю, куда ехать. Подняв разделительное стекло, она пересказала свой разговор с Хамильтоном не без волнения, которого сейчас не было причин скрывать.
Сабрина позвонила Витлоку из телефонной будки недалеко от Бохемера и рассказала ему обо всех новостях.
Грэхем, поставив всем в баре выпивку, узнал, где жил Тойсген. Он занимал одну из меблированных квартир в доме на Эйкенхоутстрат, который тянется до Розенстрат, меньше чем в полумиле от бара Бохемера, где Тойсген был постоянным, но малообщительным завсегдатаем. Четверо молодых художников, с которыми разговорился Грэхем, никогда словом не перемолвились с Тойсгеном (они знали, где он жил, потому что кто-то из них однажды помогал ему добраться до дому), и даже бармен знал его только как «Мику». Тойсген носил один и тот же вышедший из моды костюм, в баре появлялся по воскресеньям ровно в половине четвертого, сидел всегда в одном и том же углу бара; выпивал всегда borrel ofjenever [11], а вместо кофе — пинту ламбека [12]. Уходил всегда без пятнадцати четыре. За два года Тойсген ни разу не изменил своим привычкам. К тому времени, как Сабрина закончила говорить по телефону, Грэхем уже составил себе образ Тойсгена: чурающийся общества отшельник, который использовал свой талант художника, чтобы доказать себе, что он лучше окружающих его людей.
Полмили до Эйкенхоутстрат они прошли пешком. Квартира Тойсгена оказалась на верхнем этаже перестроенного под жилье склада из красного кирпича шестнадцатого века. Подъемник немного выступал из-под крыши, но уже давно бездействовал, и его механизм насквозь проржавел. Вход был прямо с мостовой и можно было войти в дом, не привлекая внимания.
Дверь в квартиру была распахнута. Тойсген лежал в коридоре на голом полу с перерезанным от уха до уха горлом.
Внезапно в конце коридора хлопнула дверь черного хода. Грэхем сказал Сабрине, чтобы она осмотрела квартиру, а сам, выхватив «беретту», мгновенно проскочил коридор и распахнул дверь на пожарную лестницу. Кто-то бежал по металлическим ступенькам вниз. Грэхем кинулся вдогонку. Внизу дверь тоже была открыта. Грэхем прижался к стене и затаился. Через секунду он выскользнул в переулок, оставив дверь приоткрытой. Осмотрелся — нигде ни души. Справа Эйкенхоутстрат, потом еще проулочек. Грэхем пошел налево, но не сделал и десяти шагов, как сзади услышал шум мотора. Он обернулся. В переулок влетел бледно-голубой «форд-гранада», быстро приближаясь к нему. За рулем был Леммер. Грэхем бросил взгляд на спасительную дверь, нет, прежде чем он добежит до нее, машина собьет его. До Эйкенхоутстрат тоже слишком далеко. А «форд» несся прямо на него. Грэхем дважды выстрелил в приближающийся автомобиль. Леммер пригнулся, и пули продырявили лишь лобовое стекло, не причинив ему вреда. Грэхем бросил пистолет, ухватился за ближайший наличник окна, подтянулся и поджал пятки под себя как можно выше. Машина Леммера промчалась, чиркнув боком стенку, так что полетели искры. Крыша ее слегка задела колени Грэхема, он сразу же спрыгнул на дорогу, подобрал «беретту», но «форд» уже свернул на Эйкенхоутстрат. Когда Грэхем добежал до конца переулка, машина уже исчезла. Он в сердцах выругался, спрятал «беретту» и вернулся в квартиру Тойсгена.
— Как он узнал, что мы сюда придем? — спросила Сабрина, когда он рассказал ей о том, что произошло.
Он пожал плечами и огляделся.
— Что-нибудь нашла?
— Пока нет, но еще нужно проверить мастерскую.
Они пошли в мастерскую. Напротив двери, вдоль всей стены, стояла скамья, уставленная кистями, палитрами, бутылками, банками, заваленная тюбиками с красками, пустые тюбики валялись на дубовых досках. Справа было пять мольбертов. Четыре пустые, а пятый был накрыт белой материей. Сабрина сняла ее, и там оказалась незаконченная копия картины Вермера «Кружевница». Внезапно ее озарило. Видимо, картина была тоже предназначена для подмены, как это произошло с «Ночным дозором».