— В это легко поверить. Майк тоже выглядит спортсменом.
— Вы отдаете предпочтение какому-либо периоду в живописи?
— Да, ренессансу, — последовал немедленный ответ. — Плохо только, что все значительные полотна этого периода принадлежат либо музеям, либо коллекционерам, которые не продадут их ни за какую цену. Поэтому приходится довольствоваться копиями, которые, как утверждают, в точности воспроизводят оригинал.
— Вы имеете в виду... подделки? — спросила Сабрина, разыгрывая удивление.
— Все это легально, уверяю вас, — сказал Шредер, стараясь отвести ее подозрения. — Ведь выдавать подделки за оригинал было бы нарушением закона.
— Значит, вся ваша коллекция состоит из копий?
— Да, частично. Вам говорила Сиобан об «Убежище»?
— Она что-то упоминала об этом, но я не совсем поняла, что она, собственно, имела в виду.
— Хотите, я покажу вам его?
— Конечно!
— Я попрошу Андре сказать Майку, где мы, если он вернется раньше нас.
— Не надо. — Она заговорщицки посмотрела на него. — Он ушел и оставил меня одну. Пусть знает, что я тоже умею играть в такие игры.
— Отлично. — Он повел ее к двери. — Ну что, идем?
Она чуть расслабилась — не хватало, чтобы она дала повод Драго пойти на поиски Майка, чтобы извиниться за нее.
— Где вы познакомились с Майком?
— В Соединенных Штатах, — сказала она правду. — Я там работаю.
— Да? А чем вы занимаетесь?
— Я переводчик. В основном с французского.
— Прелестно, — сказал он, вытаскивая свою идентификационную карточку из кармана рубашки, чтобы открыть металлическую дверь. Она отъехала в сторону, и они вошли в кабину лифта.
— Может, и так, особенно когда чувствуешь себя центром беседы людей.
Он нажал на кнопку и отступил на шаг, сцепив руки перед собой.
— Я встретил свою будущую жену в университете.
— Я и не знала, что вы женаты.
— Да, официально, но последние десять лет мы с Катериной живем раздельно. Она очень набожна, и ее душа принадлежит римской католической церкви, поэтому о разводе не может быть и речи. Да у меня и нет никакого желания жениться вновь. Я слишком дорожу своей свободой.
— Бьюсь об заклад, вам делали немало предложений, когда вы приехали сюда, — сказала она с улыбкой.
По его лицу пробежала тень:
— А как же, конечно. В Рио полно людей, желающих быстро разбогатеть, но я отвергал их притязания с отвращением, которого они заслуживают.
Лифт остановился, и они вышли в короткий, устеленный красной ковровой дорожкой коридор, который вел к обитой белой кожей двери. С помощью идентификационной карточки он открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Сабрину вперед. В комнате с белыми стенами висело семь картин: три справа, три слева и одна в центре стены напротив двери. Она и привлекла ее внимание прежде всего. Это был натюрморт — старый стол, на нем две длинные курительные трубки, опрокинутый стакан, флейта, подсвечник, обгоревшие свечи, груда потрепанных книг по истории, а в центре композиции на стопке книг — череп.
— Она производит гипнотическое действие, правда? — тихо спросил он, стоя за ее спиной. — Это картина Хармена Стенвейка «Vanitas» [26]. Она написана около 1640 года. Оригинал находится в Де Лакенхол-музее в Лейдене.
— Она дышит смертью, — сказала она, не отрывая глаз от картины.
— Прекрасно сказано.
Он легонько дотронулся до ее руки, и она инстинктивно отстранилась от него.
— Я не хотел вас напугать. Посмотрите на эти картины и попытайтесь понять их замысел. Они пронизаны одной общей идеей, хотя сюжет у всех разный. Слева — Рембрандт «Синдики», Фердинанд Боль [27] «Попечители приюта прокаженных» и Матьё Ленен [28] «Сборище дилетантов». Три картины справа принадлежат кисти Констебла [29]: «Хампстидская пустошь», «Поля Вестенда» и «Собор Сольсбере из лугов». А в центре «Vanitas».
— И это все копии?
— К сожалению, да. Под каждой картиной прикреплена металлическая пластинка, на которой указано, где находится оригинал.
Она сложила руки на груди и принялась рассуждать вслух:
— На всех трех картинах слева изображены группы людей, что-то обсуждающих. На одной — чем не портрет директоров синдиката «Xext»; на другой — приют прокаженных, изгоев общества — намек рабочим фабрики по производству оружия; на третьей — дилетанты, бюрократы, забравшие власть в свои руки и заставившие вас продать свою компанию. А справа — пейзажи. Природа. Человек и природа — две самые"могучие силы на земле. Но даже они ничто перед смертью.
Она посмотрела на Шредера:
— Хотя и есть кое-какие натяжки, но впечатляет, да?
Он был потрясен:
— Никто и никогда так точно не проникал в замысел этого зала. Впечатление такое, что вы читаете мои мысли. Но как вы узнали о моем участии в скандале вокруг «Xext»?
— Майк рассказывал. Надеюсь, я не расстроила вас напоминанием о прошлом?
— Господи, нет. Я только удивлен, что он держит в памяти события такой давности. Прошло уже добрых десять лет.
— Он хранит в памяти такое, что кое-кто готов убить его за это. А что кроме этого? Спортивные события и имена спортсменов. Так, ерунду всякую.
— Я все еще не могу прийти в себя от изумления. Ни один человек не в состоянии был воспринять эти картины как единое целое.
— Все когда-нибудь происходит впервые, — ответила она, скромно пожимая плечами. — Но вот почему вы назвали этот зал «Убежищем»?
— Вы поймете это, если сядете в кресло.
— Кресло? — спросила она, оглядываясь в замешательстве по сторонам.
Кожаное кресло и шкафчик были белого цвета и настолько растворялись в обстановке, что она их даже не заметила, когда вошла в комнату.
Она подобрала накидку и села в кресло, почувствовав себя будто на воздушной подушке. Шредер присел около кресла и открыл шкафчик. Внутри находился стерео-компакт-диск-плейер с аккумулятором SRM-71 и белыми наушниками фирмы «Stax Yamma». Верхняя полка была занята компактдисками с классической музыкой. Он попросил ее выбрать один из них. Она провела ногтем вдоль корешков, надеясь найти что-нибудь любимое. Вот — сюита Прокофьева «Золушка». Она вытащила диск и посмотрела, кто исполняет: симфонический оркестр Святого Луиса под руководством Леонарда Слаткина. И Слаткина, и оркестр она слышала на концертах. Ее родители обожали ходить на концерты, и, когда они прилетали из Майами, чтобы навестить ее, она была уверена, что у них есть три билета или в Карнеги-Холл, или в Эвери Фишер-Холл. Хотя она всегда с удовольствием составляла им компанию, без них она никогда на концерты не ходила, предпочитая проводить время с друзьями в одном из своих любимых джаз-клубов.
Шредер взял у нее компакт-диск, кивнул, одобрив ее выбор, и вставил его в плейер. Он протянул ей наушники и, объяснив, что делать, прошел в угол комнаты и стал крутить регулятор освещения, пока не наступила непроглядная тьма. Она надела наушники, закрыла глаза и попыталась выбросить из головы все посторонние мысли. До конца ей это не удалось. Перед глазами все время маячила темная фигура, которая то появлялась, то исчезала, не давая до конца понять, что это такое. «Верь в него, как он сам верит в себя», — прозвучал в ней внутренний голос, и видение стало блекнуть и таять. Сабрина повторяла эти слова, пока видение не исчезло совсем, и неожиданно она почувствовала полное спокойствие и включила плейер. Послушав начало сюиты, она нажала на кнопку в подлокотнике кресла, и десяток разноцветных лазеров, вделанных в потолок, забегали по стенам. Только после этого она открыла глаза и погрузилась в транс, зачарованная игрой света, который рисовал на стенах калейдоскоп неуловимых узоров.
Ей припомнились слова Шредера: «Это, по-моему, прекрасная терапия. Я словно бы перекидываю мост между прошлым и настоящим и приближаюсь к величайшим мастерам, которых обожал годами. Вы, наверное, назовете это всего лишь временным бегством от горечи и враждебности внешнего мира. Каждый, кто сидит в этом кресле, воспринимает этот зал по-разному. Все зависит от подсознания».