Пятеро гостей явились в деревню в это раннее утро.
Крестьяне Брендеболя сообща положили не ходить на барщину в Убеторп; они скрепили свое решение клятвой, и староста должен сказать об этом фохту. Но в это утро голова у него соображает туго, а все оттого, что его так грубо разбудили. За все тридцать лет, что он сидел хозяином в Стонгегорде, его еще ни разу не будили так бесцеремонно. Никогда еще не бывало, чтобы его подняли рано утром с постели громовыми ударами в дверь и приказали отправляться на барщину в чужую усадьбу. Ни разу не случалось, чтобы его гнали в шею из его же собственного дома.
Гостей было пятеро, и пистолей тоже было пять.
Надо было ему надеть рубаху, прежде чем идти отворять дверь. И он снова почувствовал холодный озноб.
А вот Ларсу Борре жарко, тело у него жирное, грузное, разгоряченное, по лицу градом катится пот. Фохта разгорячила быстрая езда; старосту пробирает утренний холод.
Но Йон из Брендеболя — староста, избранный общиной. Он должен держать ответ перед фохтом; он должен сказать, что односельчане не станут работать на барщине. Так они порешили и дали в том друг другу клятву. Вот что он должен сказать фохту, но все никак не соберется с духом.
— Пошевеливайся, Стонге, время не ждет! Пойдешь ты по доброй воле?
— А другие наши как?
— Разбудим всех по одному. Начали с тебя.
Староста вовсе не рад той чести, которую оказали ему фохт и челядинцы Клевена, явившись к нему первому. Односельчане еще мирно спят, а он один стоит перед фохтом, не успев даже прикрыть рубахой грешное тело, А уж к приему гостей в такую рань он и вовсе не готов. Знай он об этом загодя, он догадался бы снять со стены мушкет и топор. Тогда бы он сумел дать ответ фохту. А сейчас что ему отвечать?
Борре провел рукой по своей мясистой потной щеке:
— Принеси-ка пива!
Стонге поспешил в дом и нетерпеливо приказал матушке Альме нацедить пива, которого оставалось немного на донышке бочонка.
У него отлегло от сердца. Фохт, видно, не собирается сразу же пускать в ход кулаки.
Пока жена нацеживала пиво, он успел надеть рубаху. Затем он взял кружку с пивом и сам поднес ее фохту, который молча схватил ее и уселся на завалинке. Он крикнул своим подручным, чтобы те покуда пустили коней попастись под яблоней.
Ларс Борре пил долгими глотками. А крестьянин, принесший пиво, смотрел, как ходит у него кадык величиной с дикое яблоко. Пивная пена блестела на рыжей бороде фохта, точно утренняя роса на клевере.
Вот теперь староста и скажет фохту что хотел. Мир порешил и скрепил решение клятвой, как заведено. И теперь, стало быть, они должны стоять на том — один за всех и все за одного.
— Ну как, пойдешь на барщину по доброй воле? — спросил фохт, отрыгивая после питья.
Но ведь староста уже сказал ему: община порешила не ходить на барщину. Какой прок толковать об одном и том же? Ни к чему это! А ведь прежде пистоля при фохте не было! Но община порешила, и все поклялись. Что же порешила община, в чем они все поклялись? Староста теперь и сам не знает этого. Ведь он уже говорил фохту, что решил сход, да что толку? Фохт все равно гонит на барщину.
— Мне надо сперва держать совет с общиной.
— Нечего вам сговариваться! Ваш господин не потерпит больше непокорства. Он назначил меня фохтом в Брендеболе.
Староста широко раскрыл рот и вытаращил глаза. А ранний гость сидел перед ним на завалинке, раскорячив ноги и отрыгивая после питья. Сход больше не имеет власти, на деревню посажен фохт, сказал он.
Если такое случилось на заре, то что же может еще произойти до того, как солнце сядет за лесом?
Брендеболь, продолжал фохт, теперь по закону принадлежит Убеторпу; деревня отдана на вечное владение и пользование его милости господину Клевену. Так гласит грамота с печатью, пожалованная ему королевой. Отныне тут будут новые порядки и новые обычаи. Он сам станет надзирать крестьян своего господина. Он самолично будет пересчитывать снопы в поле и мешки на гумне. И никто теперь не сможет отговариваться тем, что рожь уродилась только сам-друг. Никому не удастся больше припрятывать бочонки с маслом. Ни один плут не сможет теперь хоронить в ямах зерно, сало и мясо. Отныне в барщинной деревне заведутся новые порядки.
— Все теперь будет по-иному! Слышишь староста? — Ларс Борре опять подносит кружку ко рту и пьет пиво долгими глотками.
Выборный староста Брендеболя, примолкнув, слушает речь фохта. Но по всему видно, что он совсем оробел и упал духом. А фохту это не по душе. Зачем ему нагонять страх на старосту, если тот, по всему видать, человек послушный? Он говорит: