Она согрелась у очага, задремала, и все это ей привиделось. Но на груди осталась опалина. Из огня выскочил раскаленный уголек и прожег ей насквозь сорочку.
Возле левого соска горела красная ранка. Огонь поставил свое клеймо. Болело несколько дней.
Оплошала она, впала в дремоту, когда надо было отворить суженому, за то и поплатилась. Может, он стучался в дверь, пока она спала. Может, он повернул назад, раз его не впустили. Она так крепко заснула, что лишь раскаленный уголек смог разбудить ее.
Наутро матушка нашла в очаге неостывшую золу, а батюшка наказал ей строго-настрого не разжигать огня по ночам. Лишь опалина на груди напоминала ей о ее своевольном поступке.
Колотит девица вальком белье на лугу у родинка возле лозняка и орешника. Сегодня вечером солнце зайдет быстрее у леса, нежели вчера; сегодня вечером Ботилла снова будет ждать. Она знает, что он придет к ней, и верит, что он вернет свои права. Еще стоят короткие светлые ночи, но солнечный путь на небе убавился, и день осеннего солнцеворота приближается.
Если знать бы, какими тропами он ходит, она ушла бы в лес искать своего суженого. Когда она вечером возвращается домой с подойником, томление охватывает ее. Долгим взглядом провожает она птиц, летящих над деревьями, пока они не скроются из виду. Велико желание послать ему весточку. Покорно бредет она с подойником к дому, а сердце ноет.
Под половицей в клети лежит гвоздь с Дуба Висельников. Она никому не рассказала о нем. Время от времени идет она к тайнику, приподнимает доску и смотрит, на месте ли гвоздь. Вначале она думала выбросить его, утопить на дне озера на веки вечные, подальше от чужих глаз. Ведь гвоздю передалась та дьявольская сила, которую она увидела в глазах палача. Но гвоздь с виселицы лежит под доской.
Коли уж ничто не сможет помочь исполнению ее желания, последняя ее надежда — на этот железный гвоздь. Под половицей в клети хоронит она свою тайную надежду: если он не придет к ней, то она пойдет к нему.
После вечерней трапезы, наевшись до отвала кулеша из чистой ржаной муки, Йон Стонге молился. Бубня слова молитвы, он выковыривал языком остатки пищи из зубов. Ни одной крупинке нельзя пропадать зря: брюху сгодится любая кроха, особенно когда и стране дороговизна и недород.
Уже не за горами день святого Олафа, а в сусеке Стонге еще не перевелась мука. Ибо полбочки оброчной ржи подарил фохт Клевена старосте. И до тех пор, пока не перемелют зерно нового урожая, будут печь хлеб и варить кашу из чистой ржаной муки в его доме. Йон из Брендеболя вдоволь ел и в обед, и в ужнн, да еще радовался, что близкие его встают из-за стола сытые и довольные. А в других домах голод расползался, как въедливая плесень, и терзал детей, мужей и жен. Сусеки в окрестных дворах еще по весне вымели куриным крылом и выскребли дочиста. И верно, только в доме старосты достаток — благодаря доброй ржи, подаренной фохтом.
Матушка Альма усердно чистила котел; Ботилла наматывала на руку пряжу, а хозяин дома собрался спать, намаявшись на сенокосе. Был поздний вечер.
Вдруг в дверь постучали. Все трое разом прислушались, а дочь ощутила эти удары в груди.
Стонге подошел к слуховому оконцу над дверью и заглянул в него. В глазах поплыла тьма.
— Это он там барабанит! — сказал староста.
Он давно страшился этой минуты. Беглый вернулся из леса.
Не далее, чем сегодня, Стонге слышал, как Ларс Борре поносил и клял злодея Сведье, который все еще в бегах. Он повторил несколько раз, что каждый, кто приютит беглого, станет сообщником в ею злодеянии.
— И как он в деревню приходить не боится? — спросил староста. — Ужели хочет всех нас загубить?
— У него в этом доме невеста, — ответила матушка Альма.
Староста поглядел на милую дочку. Ботилла знала батюшкину волю и не стала бы просить о том, что ему не по праву. Недвижимо, будто одеревенев, сидела она на скамье.
— Пусть убирается откуда пришел, пока не помирится с властями! — сказал хозяин дома.
Он проверил замки и засовы и честью попросил гостя уйти подобру-поздорову. Но тот ответил, что коли дверь не отворят, так он ее топором в щепы разнесет.
Староста растерянно посмотрел на матушку Альму:
— Он хочет силой ворваться в дом!
— На шум люди сбегутся! — сказала матушка Альма.