У людей в латаных кожаных штанах и серых армяках полегчало на душе, точно они вдоволь хватили хмельного. Что делать крестьянину из Брендеболя, если помещик посягнет на его свободу?
— Обороняться! Мы все будем обороняться!
Под конец и Матс Эллинг примкнул к остальным, сказал, что и он будет обороняться, если все другие в общине стоят на том.
Теперь решение было принято всем миром. Йон Стонге протянул руку своему нареченному зятю и тем подтвердил, что совет Рагнара принят общиной. Оставалось только скрепить уговор, к которому они пришли в этот вечер на сходе. Односельчане поднялись и окружили старосту, готовые дать клятву. Никто не пошел против общины.
Затем люди единодушно протянули руки и поклялись:
— Крестьяне Брендеболя дают клятву и обещают друг другу, что все они, как один человек, дадут отпор каждому, кто силой, хитростью или посулами станет понуждать их к барщине на господской земле.
Они стояли под колодезным журавлем, который высился над головами людей, точно перст, указующий путь к небу, где вышний судия, как вечный и беспристрастный свидетель, внимал их клятве.
Матушка Сигга и Сведье сидели за вечерней трапезой. Они размачивали мякинный хлеб в пивной похлебке. Они жевали медленно, с усилием и после каждого куска, который насилу проходил в глотку, отхлебывали воды из кружки. Воду для питья они брали из ручья на лугу. Там она была чище и прозрачнее, чем в деревенском колодце. С водой пища легче проходила в желудок. Матушка Сигга упрямо пережевывала хлеб беззубыми деснами, и, пока она проглатывала кусок, сын успевал проглотить два.
В эту пору можно было ужинать, не зажигая лучины. Дневной свет просачивался через отверстие в крыше под стропилами и слуховые оконца. Светло было и от очага, в котором, чадя, догорало несколько поленьев. Огонь освещал южную скамью и середину горницы, но в углах было темно. В черном углу у дверей стояла, точно настороже, метла, встречая всякого входящего. На стенах в полутьме поблескивала сталь топоров. Над почетной скамьей висел мушкет с пороховницей по одну сторону и кисой для пуль — по другую.
Трижды три месяца в году по вечерам светила со стен лучина, а в очаге полыхал огонь. А треть года можно было ужинать и при дневном свете.
В черном углу лежала куча березовых веток, и по всей горнице распространялся крепкий, пряный запах свежей листвы. Покончив с едой, матушка Сигга принялась сдирать с веток кору и мастерить мутовки, чтобы было чем мешать кашу в котле.
Тут сын стал рассказывать ей о том, что было на сходе. Мать слушала, крепко сжав губы. Когда Сведье умолк, она сказала:
— Мы не барщинные, и никто над нами не властен.
— Разве не хозяева мы нашему наделу испокон веку? — спросил сын.
— Сам знаешь!
Жилистая рука матушки Сигги крепко стиснула пучок березовых веток. Она понимала, что сын хоть и спрашивает, но знает об этом не хуже ее.
— Ведомо тебе, кто такой Четиль?
— Дед Сведье? Тот самый, что вырезал наш родовой знак?
— Да, тот, кто первый стал тут валить лес и поднимать новину.
— Как же мне не знать про него!
Молодой бонд не раз слышал рассказы отца. Слышал он и рассказы деревенских стариков. Теплыми летними вечерами старики сидели на завалинках перед домами. У них давно уже не было волос и зубов, руки и ноги их утратили былую силу, а спины сгорбились, но их дрожащие пальцы все еще сновали в работе. Они вязали метелки, щепали лучину или обтесывали топорища. Дряхлыми и слабыми были деревенские старики. На их глазах, теперь уже погасших и потускневших, поднялся из молодой поросли могучий строевой лес. Но языками они еще работали, им ведомы были дела минувших времен, и они рассказали Рагнару о Четиле, первом из рода Сведье.
В давние-давние времена, когда в Швеции обитали еще нехристи и безбожники, он явился в эти места с юга и осел здесь. В ту пору в Альгутсбуде были лишь пастбища, загоны для скота на выгонах да несколько жалких наделов посреди леса. А Четиль стал сплошняком валить лес, жечь пожоги и поднимать новь — пядь за пядью, сажень за саженью, гак за гаком. Он жил в землянке, на взгорке, там, где теперь стоит хлев. На третий год он срубил дом из самых толстых лесин, из самых могучих сосен, какие только можно было найти в лесу. Четиль стал первым крестьянином в Брендеболе, и его прозвали Сведье, потому что он выжигал под пашню лес, сеял на пожогах рожь, собирая с новин богатые урожаи[12]. Усадьба его получила название Сведьегорд, а его родовым знаком стала мотыга для корчевания, которая и по сей день красуется на резном коньке кровли. Это был знак земледельца, знак покорителя леса. Летом Четиль день и ночь пропадал в лесу, возился со своими огнищами и росчистями. Он всегда ходил чумазый, черный от дыма и копоти, и потому получил он прозвище Дед Сведье, хотя умер во цвете лет. Его сыновья, оставленные однажды ночью караулить огнище, заснули в дозоре, и пламя перекинулось в лес. Четиль, который спал тут же, стал тушить пожар, но был окружен огнем и задохнулся в дыму. Тело его нашли почернелым, обугленным и так и похоронили. Но Четиль Сведье был истинным христианином, и потому его покрытое копотью тело будет омыто кровью Христовой. В день страшного суда восстанет он из гроба чист и незапятнан, в белоснежных одеждах.