С чердака донесся неразборчивый ответ, вернее, какое-то ворчание, а Глазок преспокойно взялся за новый окурок и заявил:
— Дрейфишь, старик, труса празднуешь перед своей девкой, не то давно полез бы наверх.
Такая насмешка со стороны приятеля, да еще того самого Глазка, о котором ходила молва, что его, вообще-то, соплей перешибешь, вывела из себя Фонаря.
Он отошел от лесенки, ухватил Глазка за ногу и как бы шутя стащил его на пол.
— Слушай, ты, издеваться надо мной, что ли, вздумал, будто я труса праздную… Закрой-ка плевательницу…
Глазок рывком отбросил его.
— Ублюдок чертов! — выругался он. — Ты мне так ходуны обломаешь, у меня кость хрупкая.
И зацепившись за прежнюю мысль, без признака воображения, апаш повторил:
— А я тебе говорю, что у тебя поджилки трясутся перед Пантерой.
— С чего бы это?
— А с того, что она тебе по шее накостыляет.
— Она-то мне? Я, значит, трясусь, как бы она мне не накостыляла? Псих несчастный! Да я эту шалавку, Пантеру то есть, в порошок сотру, через мясорубку пропущу, по стене размажу, как клопа или там блоху…
Я, значит, сдрейфил, слыхали такое? Смеешься, что ли? Да я из нее сейчас капусту нашинкую!
И привязавшись, подобно Глазку, к единственной мысли, он опять заорал:
— Ты, Пантера, слезай наконец оттуда к чертям свинячьим, глумишься ты, что ли, надо мной?
Пантера не отвечала.
Глазок воспользовался этим, чтобы запустить в приятеля новой шуточкой:
— Ну, старик, — заявил он, — для такого дела и судья не нужен, глумится она над тобой, и делу конец.
Тут Фонарь подумал, что приятель, пожалуй, прав. Что же это такое нашло на Пантеру, почему она не откликается и признака жизни не подает? Ему только одного и надо — чтобы она принесла выпивку, эка невидаль! Черт подери, на то она и женщина! Он-то весь день вкалывал, глотка суха, что твоя пемза, должна же наконец женщина налить стакан или нет?
Фонарь вернулся к лесенке, готовый к решительным действиям.
— Пантера! Эй, Пантера! Слезешь ты оттуда, да или нет?
С чердака донеслось невразумительное бормотанье.
Фонарь разразился страшной руганью и полез наверх.
— Забери тебя черт, — орал он, — ей же богу, видно, бега-то нет! Даже выпить никто не подаст! Ну, подожди, я сейчас тебя вздую!
Не умолкая ни на миг, Фонарь лез по лесенке и вмиг оказался на чердаке. Но там было пусто.
— Ну, где ты тут?
Пантера не ответила.
— Где ты тут? — повторил Фонарь. — Опять, небось, к Кладу подбираешься, тварь такая! Подбери юбки и давай прямо сюда! Сыпь сюда по-хорошему!
Фонарь стоял посреди чердака и театральным жестом указывал на лаз.
— Дуй вниз, проклятая баба!
Но Пантера все не показывалась, а Глазок внизу, скандировал:
— Пан-те-ра, Пан-те-ра!
На этот раз Фонарь рассвирепел. Он изрыгал чудовищные ругательства, одно замысловатее другого, пока наконец не сообразил, что Пантера по какой-то неизвестной причине прячется в темном углу чердака. Он завопил:
— Вот я тебя сейчас, как клопа, выкурю из твоей дыры, пинками выгоню!
И с этими словами он принялся все крушить на чердаке. Он хватал валявшуюся там мебель, один предмет за другим, и отбрасывал их назад, поднимал густую пыль и страшный шум, который, однако, не мог заглушить высказываний Глазка, предлагавшего разные догадки.
— Эй, Фонарь! Ставлю десять против одного, что ты ее не найдешь! Идет, что ли?
Фонарь покончил с обстановкой, бросился к лазу и заорал страшным голосом:
— Ты, сволочь, заткни хайло, достал меня до печенок!
И, отлично зная, что Глазок не заткнется, он снова стал шарить на чердаке, разыскивая Пантеру.
— Вылезешь ты, наконец, сука вшивая?
Пантера до сих пор пряталась за грудой старой мебели в смутной надежде, что Фонарю надоест ее искать, но вскоре до нее дошло, что он найдет ее в конце концов. Злость его все нарастала, пора было сдаваться, пока он окончательно не взбеленился.
— Ну, чего? — проговорила она спокойным тягучим голосом. — Уже и поспать, выходит, запрещено?
Пантера казалась такой спокойной и уверенной, что ярость Фонаря вдруг улеглась.
— Нет, ты скажи, — начал он, — молитвы ты тут, что ли, читала?
И он, вероятно, совсем бы успокоился, если бы Глазок опять не крикнул снизу:
— Слушай, ставлю двадцать к одному! Ах ты, беда какая! Ну и дерьмовая у тебя чувиха! Потешается она над тобой, как пить дать!
Услышав это, Фонарь опять взъерепенился.
— А ты засохни, будь ты проклят, навязался мне на шею, граммофон чертов!
Обругав приятеля граммофоном, Фонарь почувствовал некоторое удовлетворение, тем более что Глазок замолчал, видимо, не найдя что ответить; повернувшись опять к Пантере, Фонарь спросил:
— Слышь, девка, ты немую не разыгрывай, мне это не по нутру, — что ты тут делаешь?
— Да чего там, Фонарь… ничего…
— Вот как, ничего? Небось напакостила чего-то? Это тебе так не пройдет. Никак с Кладом трепалась?
— С Кладом? Да что ты, Фонарь, спятил?
Вместо ответа Фонарь одной рукой схватил свою любовницу, другой отвесил ей увесистую оплеуху.
— А ну-ка, повтори… я, значит, спятил? Это ты, старуха, здорово придумала… Нет, ты повтори-ка, что сказала…
И новая затрещина чуть не свалила с ног злополучную любовницу Фонаря. Собственная ярость опьяняла апаша. Ему уже было мало оплеух, хотелось принять меры посуровей.
На полу валялись обломки деревянных брусков; он схватил один из них и хриплым голосом заявил:
— Что-то тут нечисто… Тебе и делать-то здесь нечего. Давай, выкладывай…
Пантера, разумеется, помалкивала. Но Фонарь не собирался дать ей время на раздумывание. До сих пор его ничто не беспокоило, никакое подозрение не закралось в голову. Но вдруг его охватил какой-то страх, от волнения перехватило дыхание.
— А Клад? — прорычал он. — Клад-то почему голоса не подает?
Он с такой силой толкнул Пантеру, что она отлетела на другой конец чердака.
— Ну, черт тебя подери! Если ты посмела… — Фонарь не договорил. Глаза его застилало бешенство. Он побелел от ярости, голос его дрожал. — Если ты… если ты только…
Отчаянными рывками он разбросал мебель, которую сам же старательно нагромоздил утром вокруг несчастной связанной пленницы Раймонды… Когда мебель разлетелась во все стороны, он увидел пустой матрац. Ему тотчас же стало ясно, что Пантера помогла девушке бежать.
— Провались ты в преисподню! — закричал он. — Ты, что ли, ей ключ дала? — И он набросился на Пантеру, тряся ее за плечи. — Будешь отвечать, черт тебя дери!
На этот раз Пантера испугалась. Она попыталась оправдаться.
— Да отпусти ты меня…
— Отпущу, когда надо будет.
— Пусти же, Фонарь, мне больно.
— А мне-то какое дело? Это ты ей «побег» сварганила? Ну-ка, давай, отнекивайся…
— Неправда все это.
Фонарь оттолкнул любовницу и крикнул, сжимая кулаки:
— Выходит, не ты? Врунья ты, сволочь… Смотри, я тебя проучу по заслугам… Ну тебя к чертям собачьим, надо же мне было на такую сволочную бабу нарваться! Человек вкалывает до седьмого пота, соображает, пока морда не посинеет, как бы половчее дело обтяпать, а ты, значит, продаешь? Легавым меня заложила? А?
И каждое слово Фонарь сопровождал затрещиной, а его любовница отбивалась как могла. Однако ей было не под силу долго сопротивляться своему страшному сожителю.
Когда Фонарь отпустил ей еще одну оплеуху прямо в лицо, она захрипела от боли:
— Да перестань, ты же убьешь меня!
— Ну и что, если убью? Одной мерзкой тварью будет на свете меньше, и все тут!
Она упала на пол, а Фонарь пинал ее ногами и молотил кулаками.
— Отвечай, наконец! — вопил он. — Как она слиняла отсюдова?
— Сжалься, перестань! Она сама смоталась.
— Сама? Ишь ты, сама? Ничего лучше не придумала? Получай, падла, поймешь, что значит разозлить меня!
Фонарю показалось мало колотить ее руками и ногами, и он схватился за деревянный брусок, который выпустил было из рук.