Со страстным любопытством рассматривала она это платье. Она вертела его и так, и этак, ничего не понимая: ведь это черное платье, найденное ею в куче тряпья, которым торговал Бузий, было некогда ее собственным платьем, платьем продавщицы из «Пари-Галери».
Каким образом это платье, которое Раймонда сняла по требованию Фонаря вскоре после того, как апаш ее похитил, — каким образом попало оно в руки Бузия?
Почему оно было кое-где порвано и запачкано, почему оно было влажным, как будто долго пролежало в воде?
Раймонда и подозревать, конечно, не могла, что это платье носила Пантера, что Пантеру убил Фонарь, а потом бросил ее труп в Сену, поэтому она не могла найти никакого объяснения этой загадке, которая интересовала ее все больше и больше.
Итак, спокойно размышляя об этом на корме баржи, Раймонда подняла голову и вдруг увидела Жерома Фандора, который только что поднялся на борт.
Что же происходило в душе девушки, в душе этой беглянки? Был ли ее поступок вызван какой-то тайной причиной? Или же она попросту решила убежать от незнакомого человека?
Как бы там ни было, Раймонда вскочила и, не выпуская из судорожно сжатых рук свое платье, платье продавщицы, очертя голову бросилась вниз, в темные воды Сены.
Плавала девушка превосходно. Сперва ее подхватило течение, а потом, сильными взмахами рассекая воду, она направилась к другому берегу, противоположному тому, где была пришвартована «Жанна-Мари». Она плыла вперед, сопротивляясь довольно сильному течению, никакая опасность, по всей вероятности, ей не грозила, как вдруг что-то стеснило, как бы сковало ее движения.
— На помощь! Я… я…
Сдавленным голосом попыталась она позвать на помощь, но тут же пошла ко дну. Вода шумела у нее в ушах, она задыхалась, ей казалось — вот-вот она умрет.
Раймонда закрыла глаза, не в силах бороться. Еще несколько мгновений в мозгу ее что-то отчаянно звенело, потом судорога железным узлом стиснула ей горло, потом она погрузилась в беспамятство, в небытие… Она больше не билась, она уже исчезла в глубине реки, потонула!
Эта драма разыгралась в течение нескольких секунд, и как раз в тот миг, когда Раймонда окончательно погрузилась в пучину вод, Жером Фандор и папаша Дени, стоя на палубе «Жанны-Мари», невольно указали пальцем туда, где прямо у них на глазах, к их изумлению и ужасу, снова появились те самые, непостижимые, загадочные, таинственные световые пятна!
Сперва это было нечто смутное и неопределенное, словно непрестанное и в то же время неслышное жужжание, как тепло, не имеющее никакого источника, как темный луч, затерявшийся во мраке, не будучи в силах этот мрак преодолеть!
Но вскоре из хаоса смутных ощущений возникли новые, более четкие! Было холодно, страшно холодно и при всем том в этом леденящем холоде что-то жгло огнем, что-то как щипцами рвало тело, что-то будто иглами кололо нервы, вызывая неистовый крик боли.
Неистовый крик? Да нет же. Все было тихо, но это была тяжкая, глубокая, безмерная тишина, которую ничем не нарушить, тишина, как бы царящая внутри сплошной, непробиваемой мраморной глыбы. Тишина небытия…
Но чьи же это были ощущения? Чьи?
Вот вопрос, которым задавался тот или та, кто их испытывал…
— Кто я? Где я? Мертва или жива?
Шли минуты, или секунды, или века. Оставалось одно — все то же пугающее чувство полного непонимания. И все то же странное ощущение — все более и более нестерпимое — обжигающего жара и леденящего холода.
Внезапно жертва этого мучительного бреда проговорила слабым голосом:
— Вспоминаю! Я — умерла! Я — Раймонда! Умерла?..
Но мертвые не вспоминают. Нет, это медленно ползла мысль несчастной девушки, мало-помалу возвращающейся к жизни.
Она просыпалась.
Раймонда, утонувшая в Сене, постепенно оживала. Понемногу она приходила в сознание, наблюдая за собой с любопытством и в то же время со страхом. Действительно ли она жива или это какая-то иная жизнь? Она так отчетливо чувствовала прежде, что умирает, и сейчас понимала, что уже разучилась жить.
Но вот внезапно кровообращение, ослабевшее, почти что остановившееся во время ее обморока, начало с трудом восстанавливаться и набирать прежнюю силу.
На этот раз Раймонда полностью очнулась и уже была способна соображать и действовать. И тут ее охватило жгучее любопытство.
— Где я? Что со мной случилось?
Раймонда все еще чувствовала себя разбитой, все кости ее ныли, болели все мышцы. Она прекрасно помнила то мгновение, когда, плывя по Сене, она вдруг почувствовала, что ей становится непосильно тяжело, трудно, утомительно двигаться, что плыть дальше она не может и тонет, идет ко дну… Но относительно того, что было дальше, память не сохранила ничего, она больше ничего не помнила, не знала…
Жизнь постепенно возвращалась к ней, кровь с удвоенной силой билась в жилах, бодрила ее, возвращая ей прежнюю энергию.
«Черт возьми, надо наконец посмотреть, где я», — подумала она.
Но она была еще такой усталой, смерть была еще так недалеко от нее, что, размышляя обо всем, она еще не открыла глаза. Веки ее слиплись, ей казалось, будто кто-то закрыл ей глаза, склеив ресницы, но все же нечеловеческим усилием она поборола эту болезненную вялость, заставила себя открыть глаза и посмотрела вокруг.
Ничего определенного она не увидела.
Что это за тусклый, едва различимый свет? Что же это — еле видное, но светлое, вплотную прижатое к ее глазам?
Сперва Раймонда решительно ничего не понимала, потом она стала догадываться, и с ее губ, молчавших до сих пор, издававших только жалобные, бессмысленные стоны, сорвались первые слова:
— Простыня… Это простыня…
С этих слов, услышанных ею самою, началось ее подлинное пробуждение. Как-то вдруг притупился ужас, только недавно терзавший ее, не давая ощутить, угадать, что же происходит в действительности.
Она резко выпрямилась и села на своем твердом, холодном ложе. Она была запеленута в простыню… она встряхнулась, подняла руки, сбросила эту ткань, непонятно зачем облепившую ее, осмотрелась вокруг и вдруг, ахнув от ужаса, почувствовала, что снова находится во власти кошмара, бредовых видений, галлюцинаций…
Где же она все-таки?
Кинув взгляд кругом, Раймонда прежде всего увидела, что она наполовину раздета и что те, кто обернул ее сброшенной сейчас простыней, уложили ее на длинный, слегка наклонный мраморный стол. Пол был вымощен красноватыми плитами.
И в неясном полумраке, какой обычно царит в подвалах, куда свет еле проникает через небольшую отдушину, ей смутно виделись другие, так же наклонные столы и на них очертания белых фигур, укутанных в белые простыни, точно так, как была только что укутана она.
— Но… но… — пробормотала девушка, — где же это я? Где я? Морг, это морг! Меня нашли в реке… решили, что я утонула… Ах!
Но она тотчас же отказалась от этого страшного предположения. Она внимательно посмотрела вокруг себя, и то, что она увидела, убедило ее, что она ошиблась и находится она вовсе не в морге.
На столах страшного помещения, где несчастная Раймонда постепенно возвращалась к жизни, были развешаны предметы, способные внушить нечеловеческий ужас. Прижатые один к другому, подвешенные к потолку на длинных веревках и сплошь покрывая собой стены, красовались бесчисленные уродливые скелеты. В полумраке тускло отблескивали белые кости, а черепа с пустыми глазницами и угрожающей усмешкой оскаленных челюстей, распевали, казалось, бесконечные, беззвучные заупокойные мотивы.
— Скелеты? Что означают эти скелеты? Почему их так много? Различного вида? Любой величины?
Раймонда не могла отвести от низ глаз, словно магнитом смеющиеся оскалы притягивали ее взгляд; были тут крупные скелеты — когда-то, видимо, это были крепкие и сильные люди; другие же, тонкие и хрупкие, изжелта-белые, как слоновая кость, казались совсем легкими и наводили на мысль о том, что это кости подростков и женщин; наконец, совсем маленькие и, очевидно, невесомые были, по всей вероятности, останками детей, может быть, вовсе младенческого возраста.