Звонкий стук стальной кельмы разлетался по пустым кирпичным извилинам. Сначала казалось, что звучал он отовсюду одновременно — сначала глуховато, как будто мастер выравнивал раствор, а потом звонко, словно он прилаживал кирпич. Ш-шик — та-та-та — так-так-так-так. И снова. Ольга прошла немного вперед, и ей стало казаться, что звук идет из недостроенной соседней комнаты. Прожекторный луч пересекал ее всю — совершенно пустую. Заляпанная раствором кельма лежала поверх рабочих перчаток на штабеле приготовленных кирпичей.
Ольге вдруг стало жарко. На секунду ей показалось, что кто-то глядит ей в спину из темноты. Она оглянулась испуганно, но никого не заметила. Между тем, невидимая кельма продолжала стучать. Ш-шик — та-та-та — так-так-так-так. Ольга закусила губу и звякнула в стену арматуриной. Невидимый каменщик замолк на секунду, а потом стук его кельмы раздался с другой стороны дома.
В дальнем конце лабиринта вспыхнул свет фонаря и послышались осторожные шаги по бетонной крошке. Ольга шагнула в тень, подняв арматурину на уровень плеча.
— Эй! — позвали оттуда. — Кто здеся? Выходи, а то как стрельну!
— Не подходи! — предупредила Ольга. — А то как дам!
В проеме показался силуэт невысокого коренастенького человечка. Луч его фонаря скользнул по бледному Ольгиному лицу, и тускло блеснул на поднятой ржавой железке.
— Ты зачем тут? Сумашеччая, чо ль?
— Стучит, — коротко пояснила Ольга.
— А-а-а… — неопределенно кивнул силуэт, — стучит. А кто — не пойму.
Ольга шмыгнула носом и выдохнула:
— Так это не вы стучали?
— Не. Да опусти палку-то, не бойся — сторож я. Не обижу. Стрелять не буду — пошутил я. Нечем стрелять. А и не возьмешь его стрельбой-то.
— Кого?
— Ну… Этого, кто стучит.
Ольга опустила дрын.
— А кто стучит-то?
Сторож погасил фонарь и шагнул в полосу света. Лицо у него было располагающее. Даром, что небритое и сморщенное, как сушеная слива, зато доброе.
— Кто… Кабы знать — кто… А ты-то никого не видала?
— Нет…
— То-то вот и оно… Прям тебе мистика какая-то. Дрожишь-то со страху, али замерзла?
— Сама не знаю, — призналась Ольга.
— Это я к чему, — пояснил сторож, — чайник у меня на плите. Идем, отогреисся. Да ты не боись, мне молодые девки уж ни к чему — седьмой десяток разменял.
— Я и не боюсь, — ответила Ольга, бросив арматурину на пол.
Сторож поднял палец:
— О! Глянь-кось, угомонился.
Заварки сторож не жалел. Чай у него был такой крепкий, что вязал во рту.
— Зови меня деда Жора, — представился сторож, высыпая на затертую клеенку зубодробильные сушки, — а с этими осторожней — они только чуток помладше меня будут. Ты их в чае размакивай.
— Ничего, — улыбнулась Ольга.
— А ты девка-то, я смотрю, деревенская, — угадал деда Жора.
— А вы как узнали?
— Дык, здешняя разве куда ночью сунется?
— Не знаю.
— Во-от. А коли деревенская — говори, как на духу: в мелкую нечисть веруешь?
— В кого? — переспросила Ольга.
— Да в кого — в шишей всяких, домовиков.
Ольга подула на черный кипяток в жестяной кружке и пожала плечами:
— Не знаю, я их не видела.
— Я тож не видал, — признался сторож, — а слыхать слышал. Тебя-то вон тоже — чего принесло? Стучит?
— Стучит. А чего стучит?
Деда Жора бухнул в кружку изрядную порцию смородинового варенья и принялся его размешивать, неторопливо побрякивая ложкой.
— Я так думаю — дом у него тут был, у домовушки-то. А как сломали — осиротел, бедолага. Домовикам ить прописка не положена. Вот и строит себе новое жилье. Токмо домовик без приглашения не могёт селиться. А кто его пригласит, коли никто в него не верит? Потому — беда с ним будет. Озлобится, чудить начнет, шишимориться.
— Чего?
— Чего-чего… Шебаршиться, беспокоиться. Пакостить по мелочи. Никому от него покою не будет. Посуду перебьет, пыли натащит. А ночью на грудь сядет — не вздохнуть, и ну дурь нашептывать, кошмарные сны напускать. От что бывает, когда домовик не при месте. Да что нынче домовик-то, коли сами хозяева не при месте. Ты, вона, чего не спишь, по стройкам ходишь? Душа, значится, не в порядке. А была бы в порядке — сопела бы щас мужику под мышку, ага?
— Ага, — согласилась Ольга. — А чего вы сами его не пригласите?