– Где ты собираешься жить?
– У тебя.
– Неплохо для начала.
Он помолчал, вертя руль и снова разглядывая ее. Безумно хороша.
Он продаст ее дорого.
Он разбогатеет страшно и внезапно.
В Эроп ценнее денег нет ничего. И такая красота стоит таких денег, что ему не придется больше думать о завтрашнем дне. Он теперь не будет заплетать гроши в косичку, подсчитывать доходы, пристально глядеть в кошелек, считая, выгорит ли нынче у него купить любовнице подарок, а дочке – пуховую шапочку и восточные сладости в чаю. Его уродина дочка любит восточные сладости. За кого он выдаст дочку замуж?! За толстобрюхого рантье? За куртуазного наглого хлыща, пользующего денежки подслеповатого папаши?! Эту красавицу лучше не показывать никому. Пока он едет к себе домой, надо хорошенько обдумать, куда ее спрятать.
Поворот. Еще поворот. Крутой вираж. Машину заносит – гололед. А если они разобьются? Ну уж нет. Он осторожный. Он не должен разбиться, как сервизная чашка. Он должен замечательно пристроить эту шлюшонку, вдоволь натешившись ею. Такой товар в Эроп не может пропасть ни за понюх табаку. В первом же порту над ней надругаются и убьют ее, всунув в рот кляп, портовые грузчики, матросы или угрюмые докеры. Он призван сохранить самородок. Как засверкает она в свете люстр и канделябровых свечей, если ее одеть в желтый шелк, прошитый металлической нитью... в рытый темно-вишневый бархат! Крупные кольца золотых волос... обнаженные плечи... надменный синий взгляд поверх лысых и волосатых голов, поверх обезьян, волчьих ушей, львиных зубов, из которых льется на паркет слюна... эх, девочка, как же ты царишь над ними, так перехитри их всех!.. Восторжествуй!.. Не дай им сожрать тебя... если ты умна – ты будешь сопротивляться... Ты никогда не станешь игрушкой в их масленых руках...
– Где твой дом?
– Ты будешь жить не у меня. Ты будешь жить у моего друга Этьена.
– Как зовут тебя?
– Март.
– Ты в марте родился, что ли?...
– В декабре. Помолчи. Не болтай.
Они больше не произнесли ни слова друг с другом. Молчали все время пути. Промчав по дороге невесть сколько миль, железная повозка замедлила бег около неказистого домика, торчавшего из скопления сугробов прямо у дороги. Они вылезли из тесноты и духоты, и Март позвонил в колоколец, висящий над резной дубовой дверью.
Послышались шаги по лестнице, скрипло поющей на все лады. Задвижка зазвенела, лязгнула, и на пороге показался лысоватый человечек, сонно щурившийся на ночных гостей.
– Боже, Март, – пробормотал заспанный хозяин, – а мы уже давно легли. Ели Рождественского гуся... все съели, одни косточки остались... Выпить найдется, пожалуй... Валяй, заходи, если уж приехал!.. А-а! – зевнул. – А это что за гусыня с тобой?... Рождественская курочка?...
Хохотнул. Погладил лысину ладонью. Мадлен заквохтала по-куриному, выставив личико вперед и отклячив зад:
– Ко-ко-ко-ко-ко!
– О, да она у тебя с юмором! – расхохотался Этьен.
– И с норовом! – с вызовом произнес Март. Взяв за руку Мадлен, он подтащил ее ближе к факелу, горевшему в сенях над прибитыми оленьими рогами, и повернул ее лицом к Этьену. Тот ахнул, всматриваясь.
– Нет, ты скажи, где видел подобную красоту? – горячась, проорал Март в ухо приятелю. – Я собираюсь...
– Догадываюсь, что ты собираешься, – перебил его Этьен ворчливо. – Девчонка устала от дороги и переживаний. На ней лица нет. Гляди, как бледна. Как мел. Садись-ка ты, детонька, сперва к столу, покушай. Хоть гуся и смололи, зато в погребе остались салаты, жареная минога, кнедлики, пшеничный хлеб, вареные яйца, молодое вино и старый коньяк. Ты когда-нибудь пила коньяк, детка?...
– Никогда, – помотала Мадлен головой. Ее глаза смеялись.
Добрый человек Этьен. Ты сейчас добрый, да. Каким ты окажешься минуту спустя? Час? Месяц?... Напускной доброты она навидалась с лихвой; люди умело лгали, если им нужно было от нее получить. Взять. Подъехать к ней на сивой кобыле. За вранье всегда берут недорого – она отлично знала это. Эьтен не походил на подлеца; сейчас он ее накормит, и это уже будет поступком. Святая Ночь! Святой Этьен! Она споет за столом песню в его честь.
– Переоденься! Это одежка моей женушки.
Этьен швырнул ей шелковый черный, расшитый гигантскими разноцветными хризантемами халат. Когда Мадлен, сбросив тряпье, завернулась в новую одежду, мужчины присели и присвистнули. Март застыл как вкопанный, не сводя с нее глаз.
В китайском шелковом халате, покрытая вышитыми гладью драконами, соловьями и хризантемами, она гляделась восточной богиней, юной женой богдыхана, случайно залетевшей сюда, на окраину гнилой заснеженной Эроп, подобно птичке колибри. Ее тонкая шейка высовывалась из шелкового, в виде шали, воротника гордо и беззащитно; шелк облегал тополиный ствол талии, круглую маленькую грудь, точеные, как игрушки из моржовой кости, бедра, обертывался вокруг нежных подвижных рук с перламутровыми изящными пальчиками; для уличной шалавы слишком тонкие у нее были пальчики, слишком прозрачные на просвет, слишком грациозно сужались фаланги к концам и жемчужно розовели подушечки, не привыкшие к грязной поденной работе. А наверняка эта девка работала судомойкой и ворошила на кухне в чанах горы жирной посуды. Что за наваждение!
– Какое породистое лицо, Март, – прохрипел Этьен, напяливая на нос пенсне и вглядываясь в Мадлен, как в редкого тропического жука. – Где ты ее подобрал? Твоя... – он назвал имя любовницы Марта, сморщившись, – ... не будет ругаться?...
– Это не ее дело, – парировал Март. – И не твое. Прекрати на нее пялиться. Давай лучше пожрем чего-нибудь, и правда. У тебя гости, как всегда?
– Немного, – нехотя ответил Этьен. – В гостиной спит Лемур. Он уже надрался в стельку. Ну его. В спальне – известный тебе Сосиссон.
– С твоей женой, что ли, спит? – хохотнул Март.
Этьен беззлобно двинул ему кулаком в бок.
– Знаю я твои шуточки. Эрика дрыхнет в кресле, под фикусом, без задних пяток. Она водила вокруг елки хороводы с Анной и Голубкой. Они все трое крякнули шампанского, наливки, коньяка и свалились. Кто где. А на чердаке почивает Лурд. Он прискакал ко мне на два дня из Пари. Добирался как придется. Ехал без билета в третьем классе. Возникла потасовка с контролерами. Еле вырвался. Потом цеплялся к кому попало. К задкам телег. К каретам. К авто. Стоял в тамбурах пригородных поездов. Денег у него нет ни монеты, как обычно. Я ему одолжил.
– До чего ты добрый, Этьен. Надоели тебе они все, подозреваю, как.
– И ты мне тоже надоел, чертов Март. Садись за стол! Я лезу в погреб. Не жалеешь ты мои старые кости.
Пока Этьен копошился в погребе, вытаскивая наружу корзины с соленьями, салатницы с горами салатов, бутылки с мартини и коньяками трех сортов, Март пристально и жестко глядел на закутанную в шелковый халат Мадлен, и в его глазах она ясно читала оценку: дорогая штучка. Попробуй дернуть от меня куда-нибудь в сторону. Дешево не отделаешься. Я тебя везде достану.
– Я тебя везде достану, – повторил он вслух. Мадлен выше подняла голову.
– Ты думаешь, я не смогу от тебя убежать, если захочу?
– Беги. А я погляжу, как ты будешь вязнуть в снегу. Под прицелом моего...
Он рванул из-за пазухи смит-вессон и повертел им перед носом у Мадлен.
– Такую игрушечку впервые видишь?...
Мадлен щелкнула пальцем по черному железу.
– Испугалась я тебя. Под платьем я ношу броню. Серебряную кольчугу. Меня пуля не берет.
Он рассмеялся. Этьен вылез из погреба в очередной раз, отпыхиваясь, волоча за собой окорок.
– Давайте выпьем за Рождество Господа нашего Бога Единосущего Иисуса Христа, Сына Божия!.. Эх, поднимем бокалы!.. Рано ты женился, Март, сейчас бы мы тебя за эту вот кралечку сосватали...
– А мы и без свадьбы с ней. Да?...
Он пошло подморгнул ей, дернув углом рта. Выпил. Капля коньяка скатилась у него по щетине, как слеза.
Они дружно ели и пили. Навалились на еду с голодухи. Руки Мадлен летали над столом. Она пробовала все, отщипывала от всего – и от куриной ляжки, и от кусочка миноги, лезла пальцами в салат, заталкивала в рот маленькие, как ракушки, кнедлики, опрокидывала в рот рюмки коньяку – одну рюмку за другой, одну за другой. Она всегда так резво ест и пьет, Март?... Ох и прожорливая, лиса!.. Ты ее не прокормишь. А ты зато прокормишь. Ты приволок ее сюда на мою шею?... Деточка, отведай вот еще салатика из крабов. Они плавали когда-то в океане... И ты, деточка, плывешь в людском море... И тебя рыбаки изловят... сети уж сплетены... Выпьем, господа!.. За что, дурак?... За тебя, идиот!.. Я не идиот, я сам ее на обочине увидел, набросился, схапал, сгреб, в машину затолкал, крикнул: ежели пикнешь... Ну, ты смелый петух, я бы так не смог... Глянь, как она некрасиво ест!.. Как дикарь... Никаких манер... Не запихивай себе в глотку жратву!.. Ее еще очень много!.. На нашу жизнь хватит!.. Будешь жить у него, шлюха. Он славный малый. Его и на жену хватит, и на тебя хватит. Будет сновать между вами, как челнок, ха!.. А потом я приеду за ней... приеду в роскошном ландо... и заберу... уже договорившись о сделке... О какой сделке, что ты мелешь... ты пьян... Нет, это ты пьян, не лезь ко мне своими лапищами... Да я тебя обнять хочу, сволочь ты такая... Обнимай лучше ее, она создана для объятий... Она создана для еды!.. видишь, как уминает... как уписывает... за обе щеки... аж за ушами трещит... Ты никогда не видел, чтобы живые люди так ели!.. только звери в зоосаде... Подари ей этот поганый халат... он ей безумно идет... Я ей себя подарю... Да она тебя не захочет... А тебя – захочет?!.. Выпьем... за то, чтобы захотела... А ты уже был с ней?... Ну да... что – да?... а ничего... она нежна, как голубица... груди ее – как лилии... сосцы ее... как... как...