В грязную, мутную воду Зеленоглазой.
– Мадам... мадам Лу.
Граф вздрогнул. Его глаза сначала потемнели, потом налились безумным смехом. Он еле сдерживал смех. Не вышло. Он расхохотался бурно и неудержимо, роняя локтем вазочки с недоеденным мороженым, откидываясь на соломенном стуле, отдуваясь.
– Мадам Лу!.. Так вот что!.. Ха, ха, ха!.. Это поистине знаменитое в Пари имя. Приду... конечно, приду... с превеликим... а... что... она где вас раздобыла?... Такой пышный золотой цветок в ее розарии... вы, должно быть, затмили там всех... всяких гризеток и белошвеек... с вашей царственной внешностью... вы могли бы...
– Замолчите!
Мадлен вскочила. Он слишком много болтает. Хоть бы он и был граф. Она не любит болтунов. Она не позволит, чтобы...
Она вскочила из-за стола. Схватила кружевной зонтик.
– Не подходите ко мне!
Побежала. Граф двумя большими шагами догнал ее.
Ему не хотелось упускать добычу.
Прелестное развлечение. Мать его не осудит. Невеста никогда не узнает. Он размеренно и разумно жил свою жизнь. Шлюха мадам Лу!.. Это все равно, что в большом свете: принцесса Саксен-Кобургская, княгиня Гессен-Дармштадтская, герцогиня Готторп-Голштинская. На весь Пари гремит ее Веселый Дом. Они переезжают? Тем лучше. Будуары будут просторнее. Вина – изысканнее. Интересно, какие вина у них подают к столу?... Когда девки просто обедают, скучая и зевая... а?...
– Стойте!
Он схватил ее за руку. Она вырвала руку.
– Не смейте! Вы же знаете, кто я!
– Тем более. На что вы обиделись? Мороженое не доели. Что вы больше всего любите, деточка? Я куплю и подарю вам. Миногу в собственном соку?... Угря?... Бананы?... Чурчхелу?... Не стесняйтесь. Мой кошелек в вашем распоряжении.
Он засмеялся опять, весело, заразительно. Взял ее за локоть и не отпускал.
Они пошли дальше вдвоем, и Солнце освещало их, нежно бродило по обнаженным плечам Мадлен, по кружевной манишке графа. Солнце, зачем ты помирило нас. Лучше было бы поссориться сразу.
– Я приду на бал. Когда?
– Завтра... в десять вечера.
– Где Дом будет теперь?...
– Набережная Гранд-Катрин... восемь...
– Вы же смелая девушка. И у вас уже богатый жизненный опыт. Почему вы меня боитесь?
Она пожала плечами. Посмотрела прямо ему в глаза.
– Не знаю. Предчувствие.
– Солнце слишком сильно печет?... Вы не боитесь солнечного удара, а боитесь меня?...
– Мои волосы цвета Солнца. Они очень густые. Я могу ходить без шляпки, без зонтика.
– И вы боитесь, что не сможете ни в зной, ни в холод обойтись... без меня?...
Мадлен наклонила голову. Сережка, выпачканная в мороженом, холодила ей ухо.
Ей нечего было ответить.
– Девочки, девочки!.. Быстро одеваться!.. Сейчас, через несколько минут, начнут сеъзжаться первые гости! У вас ничего не готово!.. Музыканты приглашены?... Почему не отглажены шторы у Риффи?!.. Вы позорите меня... свиньи!.. Ни у кого нет вкуса... а неуклюжи, неповоротливы... слонихи... сидите вы на моей шее... Я со стыда сгорю, если... о, вот и звонок!.. Рози, распорядись на кухне, пусть несут торты на серебряных подносах! Лимонад охлажден?!.. Ни кусочка льда летом не достать!.. Мадлен, погляди на лимонад своими синими ледяными глазами... и охлади...
Мадам ворчала беззлобно. Гости прибывали. Перья на их шляпах тряслись. Аромат цветочных и пряных духов свивался в узлы, реял маревом, разливался по залам и анфиладам. Вот прошел призрак ромашки. Вот на глазах расцвел тюльпан. Раджи Востока, вы только что сошли со слонов, ваши распяленные ноги устали, они похожи на ухват от долгого сидения на благородном животном. Отдохните на карнавале у мадам. Не пожалеете. Ведь вам после ночи любви опять возвращаться к поклонам и намазам.
Маски надвигались глубже на глаза. Лиса держала нос по ветру. В прорезях для глаз сквозили иные века; девушка с волнистыми, распущенными по сахарным плечам волосами играла на лютне. Это девка мадам Лу?... Заткнитесь, сударь, не оскверняйте божественный воздух праздника своим непотребством. Как же вы не узнали. Это Джульетта. Она осталась жива, и Маттео Банделло стал ее любовником. А потом ее увидел один старый венецианский дож, похитил ее и женился на ней. Они выплывали на гондоле в час вечерней зари на кривое зеркало розово блестевшей лагуны, и плыли медленно, важно, и догаресса запевала песню, и ее юный голос далеко разносился в сонном морском воздухе, и пахло креветками, водорослями, крабами, лимонами и померанцами; и старик сидел недвижно, каменно, хотя ему больше жизни хотелось поцеловать молодую жену. Он не смел. Луна увидала бы все. Он хранил тайну их любви – союза старости и юности – от всякого ревнивого глаза, земного и небесного. Он шептал ей, сжимая ее в объятиях: «Забудь Ромео. Ты все еще помнишь о нем?...» Джульетта, ты помнишь Ромео?... Нет?... Да?... Молчит... Играет на лютне... Не задавай глупых вопросов, фраер.
Девочки, танцуйте бойко, иначе мадам побьет вас. За нерадивость; за лень; за скуку. Девушка никогда не должна скучать. Мадам, дайте мне веер!.. Мне не дали веера... Ах ты капризка. Веер ей подай. А сама не смогла сшить?!.. Из павлиньих перьев, что продает старуха Дрюон на улице Вожирар?... Мода сезона – перья павлина! Всюду: в прическе, на шапках и шляпах, в веерах, на задах пышных юбок, за корсажем, за поясом, просто так – в руке, в кулаке. Говорят, это плохая примета: если подарят павлинье перо – будет большое несчастье. Вы знаете, Царю из земли Рус подарили... и что же?...
А что?...
А ты разве не знаешь, что с ним сталось?...
У нас одна девка знает... Мадлен... новенькая... та, что похожа на подсолнух...
Да нет, она похожа на дочь фараона...
На парадной лестнице Веселого Дома стояли солдаты в плюмажах, вдоль перил горели факелы, и пламя билось и дрожало на сквозняках. Катился цветной водопад с мраморных скал. Гости, о, я задыхаюсь от похвал и приветствий. Персик мне – вон с той тарелки – бросьте... Вы едите персик прямо с пушком?!.. У вас такие дикие манеры... Это придает...хм... очарование...
Он показался на пороге зала, одетый в костюм тореро.
Она приблизилась к нему, играя веером. Каждое перо в веере оканчивалось темно-синим глазом, отсвечивающим зеленым светом, заключенным в ярко-золотой обод – так, как зимняя Луна бывает заключена в морозное гало.
Ее глаза из-под веера. Какое пламя в них. И ужас. И радость.
Неужели она – шлюха?
И Олимпия была шлюха. И Аспазия была шлюха. И Магдалина была шлюха. И Таис была шлюха. И...
Эй, вы! Шлюхи! Остановитесь! Танец еще не объявлен!
Не слышат. Безумствуют. Кружатся в вихре.
Для чего он оделся матадором? Неужели она – бык?
Золотой бык. Ты забодаешь трусливого тореадора. Напрасно он выпятил грудь, расшитую золотом так густо, что золотая рубаха не может согнуться и он не сможет наклониться, чтобы поцеловать тебя.
– Мое почтение, прекрасная Мадлен.
Низкий, насмешливый поклон. Лосины, туго обтягивающие худые длинные ноги. Он похож на коршуна. Усы нервно подергиваются. Красную тряпку он сжимает в кулаке. Мулету?! Дразнить какого быка ты собираешься, граф Анжуйский?!
– Рада видеть тебя целым и невредимым на арене, мой прекрасный тореро, – дерзко сказала Мадлен, сверкая в графа глазами и поворачиваясь так, чтобы он мог видеть кровавую розу в ее лежащих медными кольцами волосах, и ее босые ноги. Она, как нарочно, была одета танцовщицей, гитаной. Желтоволосая цыганка. Это странно и дико. Она умеет плясать фламенко? Да, умеет. Она лучшая плясунья в Пиренеях. Ее выкрали из цыганского табора.
Он тоже ее украдет. Из вертепа старой шлюхи Лу.
Тореро взмахнул мулетой. Тряпка полоснула по духоте.
– Иди, иди сюда, бычок. Где твои рожки?
Мадлен наклонила крутолобую голову. Глянула исподлобья.
Тореро повел мулетой около носа танцовщицы.
– Ты будешь мой, бычок! Поглядим, на что ты способен. Как ты сражаешься. Может, у тебя и рожек-то нет. И копытца дырявые. И к хвосту колокольчик привязан.
Мадлен ринулась на графа. Хотела шутки, а получилась драка.
Удар. Еще удар. Тело зверя, как ты бьешься. А я тореро. Я покорю тебя, пригну за рог к опилкам арены. Девчонки, что визжите?! Не видали корриды?! Мадам, мадам, да отстаньте вы с вашим ледяным лимонадом! Я не пить сюда пришел. Не курить кальян и опий. Не кататься верхом на ваших вымуштрованных девочках на обитых бархатом диванах. Я пришел, чтобы взять свое. И я возьму.