Хотя они были одногодками, кто из них младше, а кто старше определилось довольно быстро. Ганди был классическим вторым номером в любом союзе. Неся по жизни как фамильный герб обаятельную детскую капризность, он не любил делать две вещи, отличающие взрослого от ребенка, – принимать решения и нести ответственность. С пятнадцати лет он предоставил эти привилегии старшей сестре.
Оставшиеся годы в колледже Кристина шефствовала над ним, позволяя наслаждаться безоблачным и безответственным детством. Она прикрывала его перед учителями и родителями. Она не позволяла ему скатиться по шкале отметок ниже, чем он того заслуживал. Она защищала его перед одноклассниками. А стоит признать, что в консервативном Коннербёне не жаловали белых ворон вроде Ганди. Когда он притащился на выпускной бал в женском платье, в туфлях на шпильках и при полном макияже, выдавая себя за Бетти Мидлер, Кристина просто спасла ему жизнь. Самоуверенные альфа-самцы колледжа во главе с Нордом Свинклером в шутку подпалили зажигалкой роскошные кринолины сиреневого бального платья Ганди. И если бы не молниеносные действия Кристины с ее природным чутьем на местонахождение огнетушителей, факел, в который за считанные секунды превратилось бальное платье, мог догореть до конца. Норд Свинклер и пара его «хвостов» утром после бала оказались в травмпункте местной клиники. По дороге домой кто-то отделал этих молодцов, сломав одному нос, а другому пару ребер. Норд затем рассказывал приятелям с видом ветерана, побывавшего в горячей точке планеты, что на них напала банда из восьми человек. Кристина и Ганди знали, что все было не так. Нападавший был один – точнее, это была нападавшая…
После колледжа Ганди выучился на юриста, как того требовал заповедный устав его семейства, в котором насчитывалось уже семь поколений стряпчих. Сейчас он содержал свою скромную адвокатскую контору, перебиваясь в основном мелкими делами о разводах, алиментах и домашнем насилии. Никто из его клиентов даже в смелых фантазиях не мог представить, что иногда, ночами, мэтра Гандсхольфена можно встретить в злачных заведениях, которыми мамаши пугают своих мальчишек-недорослей, опасаясь, что те потеряют ориентацию в нынешнем многообразии путей сексуального самовыражения. И облачен в такие ночи мэтр Гандсхольфен вовсе не в адвокатскую мантию или строгий костюм с сиреневым галстуком, а в кожаный корсет, бикини со стразами, матроску и бог знает еще какие туалеты из арсенала блудниц вавилонских.
Надо признать, что в отличие от собратьев по сексуальным взглядам Ганди обладал отменной самоиронией и легкостью в отношении собственного кредо. Как большинство чернокожих в Америке свободно в разговоре именуют себя «ниггерами», так и в речи Ганди частенько проскакивало: «Мы, педовки, талантливы от рождения…» или «Нас, пидоров, отличают чувства вкуса и меры…» Он отважно полагал, что любое явление прекрасно в своей полноте. Если ты обречен на влечение к мужчине, то достойно прими вместе с этим не только прелести в виде полотен Караваджо, Хеердинка, музыки Чайковского и Джимми Соммервиля, путеводителей «Спартакус» и отеля «Кен», но и оборотную сторону монеты – презрительные взгляды, брезгливое шипение в спину, «пидора», «голубятню», «отъявленного содомита». Сожми монету двумя пальцами, потри обе стороны и получи удовольствие.
А еще, в отличие от американских чернокожих, Ганди спокойно принимал подобные выражения от окружающих. Кристина не раз, находясь в раздраженном состоянии, обзывала его педиком, – впрочем, это слово коробило ее эстетически. Тогда она изобрела неологизм, которым втайне гордилась. Ганди стал для нее «мопедом», что расшифровывалось как «modern pederast». Тонкая лесть и дань мировоззренческой свежести слились с констатацией сути. Ганди не отставал и частенько обращался к названной сестре «пышечка», «слоник» и, иногда, в моменты серьезных житейских диспутов – «провокационное суфле».
Была еще одна важная причина, по которой их дружба долгие годы не поддавалась натиску житейских бурь и передряг. Ганди никогда не интересовался семейными делами Кристины. После того как вначале знакомства она дала понять, что эта тема для нее неприятна, он никогда не спрашивал ее об отце. Поэтому разговор о Ларсене носил для Ганди характер абстрактного рассуждения о виртуальном персонаже. О ком-то из компьютерной игры, не слишком положительном, но и не злодее. Поэтому Ганди не мог понять, отчего его любимая сестренка так нервничает и беснуется.