СИНИЦА
У русских поэтов синица
Нет-нет да мелькнет на странице.
Чудесная Синяя Птица
В стихах поселилась давно.
И я никогда не видала,
Как полем она пролетала,
Клевала рябину Урала
И с ветки смотрела в окно.
Не слышала звонкого пенья,
И если порой, в сновиденье,
Летит, ускользающей тенью,
Крылатый большой василек, –
Я знаю, что это мне снится
Та самая птица синица,
Но сон мой не хочет продлиться,
А в небе рассвет недалек…
И жаль мне, что я не успела
Запомнить, о чем она пела,
Кружась над подушкою белой,
Касаясь моей головы,
И странно, что, русским поэтом
Считая себя перед светом,
Я так и останусь при этом –
С родною синицей… на «вы»!
ОБЛАКА
Идут облака, идут,
И чудится мне, что тут,
В заснувшем доме, они
Живут и дышат одни.
Идут волокнами дыма,
Проходят спокойно мимо
Тяжелых черных углов,
Где бьются тени косые.
Прохладен светлый покров…
Облака идут из России.
Растут, растут облака,
Касаются потолка,
Стоят у моей кровати.
Весь мир безмятежно тих,
А я лежу среди них,
Тону в белоснежной вате.
Как дружеская рука,
Легла мне на лоб, легка,
Прохлада из дальней дали,
Где любят меня и где
Ни в радости, ни в беде
Помнить не перестали.
Я знаю вас, облака,
Пришедшие издалека,
Имена шепчу дорогие…
Облака идут из России.
АЛЕНУШКА
Скатилось солнышко,
Заснуло в речке.
Зажгла Аленушка
Четыре свечки.
Одну не хочется:
Одна печальна,
Как одиночество
В дороге дальней
Две подвенечные,
А три – над мертвой…
Спокойней вечером
С огнем четвертой.
СКАМЕЙКА
Майе Луговской
О, почему я вижу эти сны,
Один другого ярче и яснее,
И почему до самой глубины
Проникнуть не могу и не умею?
Поверхностно коснусь и отхожу
В реальный мир дорогою избитой.
Грустя о сне, – о чаше недопитой
Заговорив, не до конца скажу…
И только раз, в Италии, давно…
Мне было почему-то суждено
Увидеть сон знакомый наяву:
Опушенная в длинную траву,
Покоилась забытая скамейка,
И на скамейке – бронзовая змейка.
Я не спала. Я знала, что живу,
Что в Средиземном море парус белый,
Как лермонтовский парус одинок.
Что к морю спуск обрывист и высок,
Что над сосною чайка пролетела…
Я не спала! Я возвращалась в сон,
Случайные приотворивший двери.
В Италии, в июльской Бордигере,
Сбегал к воде темно-зеленый склон.
Не шевельнулась змейка… Я присела
На край скамьи. И мрамор был горяч,
И море пело… Я таких удач
С разгаданными снами не имела.
Вдоль спящей змейки, свернутой кольцом,
Был чей-то росчерк, вдавленный резцом.
В начале буквы нет. Ни в середине.
Не брал резец? Скользнула ли рука?
В двух трещинах два черных паука
Запутались в мохнатой паутине.
Вторая буква – Альфа, – наше «А».
Ветрами и прибоями не стерта,
Она внедрялась в мрамор и жила.
Омега буквою была четвертой.
В Италии?.. По-гречески?..
О нет! Вне всех времен и всех меридианов.
Из сновидений, из морских туманов,
Рукой Сафо начертан этот след!
ИТАЛЬЯНСКАЯ ФРЕСКА
Дине Терещенко
Это вечно, это неизбывно:
Голуби, лимоны, синева…
Море, как всегда, поет призывно,
И такая же растет трава.
Так же блещут над притихшим садом
Буйные огни минутных гроз,
У торговки черным виноградом
Тот же флорентийский цвет волос,
А когда к щербатому карнизу
Птицы прилетят клевать зерно,
Так легко увидеть Мону Лизу,
Растворившую окно!
СЕДЬМАЯ УЛИЦА
(США)
Дома на улице Седьмой
Легко нарисовать ребенку.
Прямолинейною чертой,
Остриженные под гребенку,
Все на одно лицо, подряд,
Шкатулки белые стоят.
Зато в полнеба, заслоняя
Одноэтажные гробы,
Карабкаясь на все столбы,
Кружась, мерцая и сияя,
Раскрыв, как в покер, веер карт,
Царят гигантские рекламы.
Соревнования азарт
И рост коммерции упрямый,
Наперебой, наперекрик,
Наперескок: гараж, мясник,
Очки, корсеты, виски, шины,
Венки, стиральные машины,
Контор кредитных длинный хвост,
Танцкласс, больница, крематорий,
В огнях и буклях, выше звезд
Взлетают, хвастаясь и споря.
Под свистопляскою реклам
Автомобильный бег струится…
Но за углом – другое: там
Необычайное творится.
Мир джунглей к улице Седьмой
Подполз неслышно, тихой сапой,
Дыша отравленною тьмой,
Грозя звериной, тяжкой лапой.
Мир беспробудных чащ!
Он прян, Дурманным отуманен зноем,
В сплетенье бархатных лиан
Над сыростью и перегноем.
И, темный, как древесный ствол,
Хранитель дедовских наследий,
В нем спит индеец-семинол
С лицом божка из красной меди.
Ни стен, ни окон, ни дверей,
Лишь кровля шаткая да сваи.
Кругом, среди цветов и змей,
В ветвях хохочут попугаи.
На улице Седьмой чуть свет
Встает поспешно в спальне низкой
Цивилизованный сосед –
Священник церкви методистской.
Вдоль тротуарных жарких плит
Он к храму-кубику, вприпрыжку,
С зонтом холщовым побежит,
Засунув Библию под мышку.
Отчеркнуты, разделены
Канавой мусорного стока,
Две разных жизни, две волны,
Сошлись и замерли до срока,
Достопочтенный пастор Кук
По эту сторону границы,
А по другую – темнолицый
Индеец… За спиною лук
И стрелы в кожаном колчане.
Он в розовой рассветной рани
Идет и шагом травы мнет,
Идет к стоячим снам болот,
К их вечным облачным завесам,
Где зарождается гроза,
Где аллигаторов глаза
Следят за пробужденным лесом.
Лес для индейца – монастырь,
Он в нем и Бог, и тварь средь тварей.
А зонт ползет, как нетопырь,
Бок о бок с ним, на тротуаре,
Вдоль оскопленной, неживой,
Безликой улицы Седьмой.