Но зато как сорвется!..
И сразу, Сквозь разрывы, раскаты и рев,
Я услышу знакомую фразу
О «гранатовом смехе богов».
Помнишь, так говорил ты, бывало,
И, спокойные щуря глаза,
Улыбался, когда бушевала
Над тобою и мною гроза…
Из сборника
«НОЧНОЙ КОРАБЛЬ»
(Ленинград, 1982)
ПЕТЕРБУРГСКИЕ МЫШИ
Петербургские мыши
Еле слышно шуршат
И выводят под крышей
Шелудивых мышат.
По обоям все выше,
На комод и на шкап,
Забираются мыши
В легком шорохе лап.
Сгустки бархатной пыли
И в дыре, и в норе
Не такими ли были
При царе – при Петре?
В деревянных стропилах,
В тюфяках, в кладовых
Добрый город кормил их,
Как своих домовых.
Сотни полок с томами
Ценных библиотек
Не под их ли зубами
Исчезали навек!..
Вечер близится. Тише…
Пол скребут коготки.
Любят старые мыши
Собираться в кружки,
Любят пыльные были
Собирать для внучат, –
Всё, что люди забыли…
И внучата молчат.
Сложат хилые лапки,
Зыркнут бисером глаз,
И у каждой прабабки
Что ни ночь, то рассказ.
И без лишних расспросов
Вспомнит старая вмиг,
Что носил Ломоносов
Очень вкусный парик!
В моду ввел Грибоедов
Воротник до ушей,
И, атласа отведав,
Десять юных мышей
Опьянели от сладких
Заграничных духов
И уснули в тетрадках,
Не читая стихов.
Да и «Горе», что молча
Он под мышкой унес.
Было горьким от желчи
И соленым от слез.
Было мало ли, много ль…
Если мышь завелась.
Прогонял ее Гоголь:
«Ты в Диканьку не лазь!..»
Внукам скучно, ах, скучно
И они шепотком
Просят: «Бабушка, лучше
Расскажи о другом,
О талантах, о славе…
Ими город велик.
Не рифмуй, шепелявя,
“Воротник” да “парик”».
Не она ответит:
В дряхлой памяти брешь.
Сало славой не метят,
А талантов не съешь.
В лунном призрачном свете
Ночь грустна и тиха…
На щербатом паркете
Шелуха… Чепуха…
ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО
Ставни плотно задвинуты,
Годы в ночь опрокинуты,
Словно не было их никогда.
Маша с косами русыми
Тихо звякнула бусами,
И взошла над сиренью звезда.
На лужайке с опенками
Серый домик колонками,
Как свечами, украсил подъезд.
Темной ночью Ивановой
Распускаются заново
Маргаритки для бледных невест.
В речке месяц качается,
В колпаках загораются
Керосиновых ламп светляки.
И рука осторожная,
Словно птица тревожная,
Чуть касается чьей-то руки.
Вот за стулом Лаврецкого
Бакенбарды дворецкого –
Чай заварен и ужин готов.
И перчаткою нитяной
Он от Лизы Калитиной
Отгоняет ночных мотыльков.
А за дверью в гостиную,
Где лежит паутиною
Лунный свет, неподвижен и нем,
У рояля, в томлении,
В вальсе, в рокоте, в пении,
От луны весь серебряный Лемм…
Наклонясь над Тургеневым
В переплете шагреневом,
Всё узнаешь и вспомнишь в тоске
(Не навеки ли спаяны?) –
Городскую окраину,
Тростники на туманной реке,
Эти сумерки летние
И себя, восьмилетнюю,
Заглянувшую в сумрачный дом –
За Орловской заставою,
За калиткою ржавою
Дом, что звался Дворянским гнездом
БАЛЕРИНА
Бабушка тоже была молодая,
Губы сердечком, на ручках колечки.
Часто ночами сидела при свечке,
Карты тасуя, о счастье гадая.
О королях и валете червонном,
О бородатых и вовсе безусых.
Возраст неважен! Кто спорит о вкусах?
Был бы герой, как в романах, влюбленным.
О петербургских салонах мечтала,
Где, улыбаясь, о ней говорили,
Если она беззаботно порхала
В замысловатых фигурах кадрили.
Так и жила… Выступала в балете,
На бенефисах цветы получая,
Не замечала, не чуя, не чая,
Что вкруг нее происходит на свете.
В школе учили хорошим манерам,
Верности трону и Господу – тоже.
Был горизонт ограничен партером,
Сверху увенчанным царскою ложей.
Слухи ползли по стране… Разве слухи
Могут свободно проникнуть в кулисы?
Хоть и шептали в кулисах актрисы,
Будто сановники нынче не в духе,
Будто народ… Ах, о нем ли забота?
Где-то в тумане мелькают крестьяне,
А на подмостках – работа до пота,
Правою, левою, в малом батмане!
Осенью было и страшно, и глухо…
Ежась от ветра, брела по панели…
Красноармеец в потертой шинели
Громко сказал: «Замерзает старуха!» –
Видно, не ей, а какой-то прохожей…
Только вот улицы вид изменили:
Это окраина города или
Невский проспект, на себя не похожий?
Грустно у булочной в очередь встала…
Бьются в дожде кумачовые флаги…
Выдали хлебец в газетной бумаге…
Так беспредельно, так странно устала…
Что же творится, скажите на милость?
И почему задрожали колени?
Это она, поскользнувшись на сцене,
В малом батмане вчера оступилась!
У режиссера тяжелый-то норов:
«Плохо работаешь! Видно, заснула?»
Впрочем, полвека с тех пор промелькнуло,
Не упрекать же теперь полотеров.
Смутно Вчера перепуталось с Завтра,
По-сумасшедшему сдвинулись годы.
Пляшут пунцовые флаги Свободы,
Машут руками на крыше театра…
В ситцевой спальне, в коробке конфетной,
Спрятан альбом, там вчерашнее живо.
На фотографии, в гриме, красиво
Личико каждой товарки балетной.