Нырнет во мрак упругим телом,
И гром покатится, ворча,
И вновь она сверкает белым,
Как одинокая свеча.
Забыв, что цепкими корнями
Высокий стан в земле увяз,
Береза машет рукавами,
Готовая пуститься в пляс.
СОН
На лиловой дороге качаются тени
От упругих ветвей без листвы.
В этих сумерках, цвета персидской сирени,
Мы остались, как были, на «вы».
Шелестели по влажному гравию шины,
И кружилась, кружилась земля,
Только руки, что правили черной машиной,
Отпустить не хотели руля.
И вели, выводили к широкой долине,
Где сливаются ночи и дни,
Где раскинулся город, как веер павлиний,
Рассыпая до моря огни…
В синей комнате в чашах купались фиалки, –
Поздний дар мне, неведомо чей, –
Там горели не люстры, не лампы, а прялки
С миллионами тонких свечей…
Я узнала Ваш кортик, погоны и китель,
И двойную звезду за окном…
Вы сказали уверенно: – Ангел-Хранитель
Входит с нами в приснившийся дом.
* * *
Рассказать о том нельзя.
Это – легкая стезя
От весла,
Это – горький вкус полыни,
Это – в полдень, над пустыней,
Плеск прохладного крыла.
Это сердца моего
Взлет, сгоранье и крушенье…
Это – всё и ничего.
Может быть, самовнушенье?
БЕЛЫЙ ДОМИК
Ты оглянись, ты присмотрись, припомни.
Струился снег, и зеленела ель.
На нитке золотой качался домик
Среди ветвей… За тридевять земель.
В окошке фольга отражала свечи
И отливала розовым огнем.
Восстанови тот новогодний вечер
И нас с тобою, у окна, вдвоем!
Одна свеча сильней других горела,
По нитке золотой бежала дрожь.
Ты помнишь, я сказала:
«В домик белый Хочу войти»…
Ты отвечал: «Войдешь!»
Потом проплыли целые столетья,
Чужие страны мимо нас прошли,
И стал насквозь от белых свечек светел
Воскресший домик за горбом земли.
О полночь тропиков, когда он вырос,
Освободясь от нитки золотой,
Когда над крышей пальма наклонилась
И показалась елкою простой!
И было тихо до сердцебиенья,
До ужаса, до слез… А впереди
Вели к дверям высокие ступени,
И тихий голос произнес: «Войди!»
И я вошла в твой елочный, в твой белый
Прозрачный домик, где лежал ковер
Синее моря Черного… С тех пор
Я слышала всегда, как море пело
В неописуемой моей судьбе…
Как будет петь о счастье и о горе,
О том, как в полночь я пришла к тебе,
Как только море может петь о море.
* * *
Когда на больничной койке
Засыпаю, лицом к стене,
Голубые мне снятся сойки
На темно-рыжей сосне.
И в плетеном садовом кресле
Человек с седой головой…
Что будет со мною, если
Этот сад, и правда, живой?
Ни тоски, ни щемящей боли,
Ни вкуса земли во рту…
Восковые чаши магнолий
Там, наверное, все в цвету.
Непридуманный, настоящий,
Притаясь под крутым мостом,
Тихо дремлет в зеленой чаще
Для меня построенный дом…
Плетеное кресло качая,
Человек улыбнется мне
И скажет: – Налей мне чаю! –
Как муж говорит жене.
ХРУСТАЛЬНАЯ БАШНЯ
Моему мужу
Я живу в хрустальной башне,
Для меня ее он строил.
В этой башне день вчерашний
Убаюкал, успокоил.
В стены могут птицы биться,
Гамаюны, птицы горя:
В плеске крыльев мне приснится
Плеск прибоя в Черном море.
Злые призраки толпятся
За высокою постройкой.
Ей не сдасться. Ей остаться
Одинокою и стойкой.
С каждым вечером бесстрашней
В хрустале я засыпаю.
Он всё дальше строит башню,
Этажей не сосчитаю.
Недоступную для стужи,
Недоступную для зноя,
Строит башню не снаружи, –
Изнутри, вдвоем со мною.
БЕРН
Лес вошел в городок приветливый,
Забирается лес в сады,
И гуляют в тени, под ветками,
До вечерней звезды, дрозды.
Лес раскинулся в старых улицах,
Без деревьев здесь нет угла:
Вот кривая сосна сутулится,
Со ствола стекает смола,
Вот березы, – десятки, дюжины!
Эти стайки белых невест
Ночью вкраплены, как жемчужины,
В чернобархатный город-лес.
И у каждой канавы ржавой,
Сквозь песок набирая сок,
Жмется папоротник кудрявый
С полотна Дуанье-Руссо.
ЕЛКИ ПРИШЛИ
Городская площадь стала гаванью,
Возвестив ударами часов,
Что из дальнего приходят плаванья
Тысячи зеленых парусов.
И плывут по снегу ели стройные,
Их причал волшебен по ночам.
Надо паруса расправить хвойные,
Приготовить к звездам и свечам.
Надо стать на рейде вереницами,
Чтобы, тихо выступив из мглы,
У фонтанов каменные рыцари
Пропитались запахом смолы.
В городе огни давно погашены,
В снежной шапке дремлет каждый дом,
И на ратуше фонарик башенный
Кажется далеким маяком.
Слышу, слышу, в снеговом мерцании,
Темных веток осторожный взмах:
Так приходит Новый год в Швейцарию,
На своих зеленых парусах.
ЗИМА В БЕРНЕ
Всё в эту вьюжную полночь обманчиво,
Спутались вымыслы календарей.
Нет переулков, и нет фонарей,
Только туманные одуванчики
Светятся матово, в снежном дыму.
Где я встречала, никак не пойму,
Эти, бегущие в синюю тьму,
Волны сугробов и смутные тени…
Может быть, в музыке?.. Может быть, в сказке?..
В томике блоковских стихотворений?
Или по городу сказочник датский
Бродит, заводит часы городские?
Надо ли спрашивать, кто вы такие
И от каких вы пришли берегов,
Спутники зим, чародеи снегов?
Но в переливах неутомимых,
В шуршаньи белых метельных струй,
Поют бубенчики в конских гривах,
Поют бубенчики конских сбруй.
И целой ночи бросая вызов,
В лязг дилижансов и в скрип ворот,
Ворвался факел, огнем обрызгав
Вход за кулисы, в подземный грот.
Там свечи, кружки, пивные бочки,
Сверчки за печкой, скамейки в ряд.
Там у румяной хозяйской дочки
Льняные косы до самых пят…
Там, на подмостках театра вьюги,
На самой тайной из тайных сцен,
Плечом друг к другу, в волшебном круге,
Садятся Диккенс и Андерсен.