На при этом он сохранил свою неукротимую суть, о чем свидетельствовала набедренная повязка мало, которую он носил. С Моки один день был не похож на другой.
Вот почему Калабати называла его своим канэ и разрешила ему носить одно из ожерелий.
И ей нравились его мелодичные интонации.
– Бати, смотри!
Он показал ей левую ладонь с глубоким порезом.
– Что с тобой, Моки?
– Порезался.
– Но ведь ты часто ранишь руки?
Она заметила, что рана едва кровоточила. У него случались порезы и посерьезнее. Что же здесь особенного?
– Да, но этот случай необычный. Я так промахнулся, что долото наполовину вошло в ладонь. Кровь забила фонтаном, а потом остановилась. Я зажал рану, и через несколько минут она наполовину зажила. А пока шел сюда, почти ничего не осталось. Посмотри, она затягивается прямо на глазах.
Он был прав. Калабати напряженно наблюдала, как порез становился все меньше.
– Что это? – спросил он.
– Не знаю.
Он потрогал ожерелье на шее – тяжелую цепочку из железных звеньев, на каждом звене в форме полумесяца – ведическая надпись, на впадинах выше ключиц – искусно подобранные светло-желтые камешки эллиптической формы, похожие на топаз, размером примерно с палец, оба с черной сердцевиной. Ожерелье Моки прекрасно сочеталось с ее собственным. Эти ожерелья хранились в ее семье с незапамятных времен.
– Ты говорила, что эти штуки смогут излечивать нас, сохранять нам молодость и здоровье, но я никогда не думал...
– Да, такое действие им не свойственно, – сказала Калабати. – Ничего подобного я не видела.
Так оно и было. Ожерелья исцеляли от хвори, продлевали жизнь, спасали от смерти почти всегда, за исключением тех редких случаев, когда повреждения оказывались слишком тяжелыми. Но действовали они медленно, мягко, не так, как сейчас. Заживление ладони у Моки было похоже на дешевый показной трюк. В чем же дело?
– Но сейчас они действуют именно так, – сказал Моки, и в глазах его появился странный блеск. – Смотри!
Только сейчас она заметила нож для вырезания, зажатый в здоровой руке. Он воткнул нож в рану на левой ладони.
– Нет! – воскликнула она. – Не делай этого, Моки!
– Все в порядке, Бати. Подожди минуту, сейчас сама все увидишь.
Морщась от боли, он продолжал ковырять рану, пока не образовался разрез дюйма в четыре. Некоторое время он смотрел, как брызжет кровь, потом зажал рану рукой. С безумной улыбкой он стягивал пальцами края пореза, а когда разжал их, кровь остановилась, словно рану зашили.
Теперь глаза Моки сверкали, как у безумного.
– Ты видела? Ожерелье сделало меня почти неуязвимым. А может быть, и бессмертным. Я чувствую себя Богом, как будто я сам Мауи.
Калабати с ужасом наблюдала, как мечется Моки по комнате. То солнце запоздало с восходом, то ветер исчез, а теперь еще и это. Она не могла избавиться от ощущения обреченности. Произошло что-то отвратительное, и в этом повинны ожерелья. Сила их возрастает. Чего же ждать на этот раз?
Вдруг снова затарахтели фигурки, подвешенные на ланаи. Она выбежала к ограде. Слава Богу! Ветер вернулся. Но это был другой ветер, западный. Откуда он пришел? Откуда дует?
В этот момент Калабати окончательно поняла, что в мире произошли какие-то чудовищные изменения. Но какие? И почему?
Вдруг она скорее почувствовала, чем услышала, глубокий подземный толчок. Ланаи качнулась у нее под ногами. Халеакала? Неужели старый вулкан ожил?
Четверг
Из передачи радио ФМ-диапазона:
«И все-таки, что там, наверху, происходит? Закат опять задержался. Солнце, проснись! Опомнись! Сегодня ты опоздало уже на пятнадцать минут! Пора тебе завести новый будильник».
1. ГОРОДОК МОНРО
Билл едва узнал свои родные места.
Он долго в изумлении озирался, когда въехал в Монро на старом «мерседесе» Глэкена. В восточной части появились новые многоквартирные дома, новые трамвайные маршруты, а зданиям на старой Мэйн-стрит сделали фасады из бруса под Девятнадцатый век.
– Все это ужасно, – сказал он громко.
Раскинувшийся в соседнем кресле Глэкен выпрямился и огляделся.
– Уличное движение? Вроде бы ничего страшного.