Молодой человек просто светился от счастья. Видимо, приняв мое молчание за знак согласия, а удивленный взгляд за выражение радости, этот юный детектив начал сбор сведений.
– Итак, наше первое дело. Назовем его… «Случай в реанимации»? Нет, банально. «Отравленный любовник»? Звучно, мне нравится. Но можем во время следствия легко поменять название. – Он уселся в кресло и раскрыл блокнот. – Любовница отравила своего любовника, он попадает к вам в реанимацию и умирает на одном из ваших дежурств. И его жена обвиняет и любовницу, и вас в его смерти. Все правильно?
– Ну, если совсем коротко, – согласился я. – Вы, судя по всему, любите краткость?
– Я люблю быстроту, – ответил детектив. – Сейчас я буду вас спрашивать… Кстати, а можно на «ты»?
Я кивнул.
– Кажется, это называется «сбором анамнеза»? – Он посмаковал медицинский термин. – Начнем с начала. Что ты ел в тот день на завтрак? Ну, в день, когда умер этот мужик.
Я думал, что меня уже ничем не удивишь. Однако ошибся.
– Я? А какая разница? Ведь не меня же отравили, – усмехнулся я, глядя, как сыщик что-то рисует в блокноте.
– Никто не понимает, – с сожалением сообщил мне Строганов. – А знаешь почему? Потому что не владеют моим методом. Ты же задаешь вопросы больному, которые тому кажутся дурацкими? Так что вспоминай: что было на завтрак?
– Пф! Разумеется, я не помню. Бутерброды, йогурт, каша, кофе… Ну, что-то из перечисленного точно было. – Я пожал плечами. – Хотя подожди! – Я сам удивился тому, что неожиданно вспомнил. – Я же в тот день жутко не выспался! И есть совсем не хотел. Выпил кофе и поехал на работу.
– Ура! Заработало! – вдруг оживился частный детектив и потер руки.
После пятнадцатого вопроса я перестал их считать. Детектив задавал вопросы не задумываясь, словно они были подготовлены заранее. И требовал таких же быстрых ответов. Часто прерывал меня, не давая договорить, и перескакивал на другую тему.
– Ты знал этого доктора раньше, когда тот еще был здоров?
– Нет, я его увидел первый раз здесь, в реанимации. На второй день после поступления, – рассказывал я. – Он окончил тот же институт, что и я, только немного раньше…
– Ты, когда поднимаешься по эскалатору в метро, считаешь количество ламп?
– Что?! Вроде нет…
– А на том, последнем дежурстве, ты общался с любовницей пациента?.. А с женой?
– Нет. Да. – Я едва успевал отвечать.
– Опиши мне его жену. И любовницу.
– В смысле внешность? – уточнил я. – Жена, она высокая, с хорошей фигурой, глаза…
– Внутренность, – перебил он меня. – Елена Алмазова… кратко. Яснова, тоже кратко. Обеих. Как в Википедии, понимаешь?
Я усмехнулся.
– Волна и камень. Стихи и проза. Лед и пламень.
– Это Пушкин, – проявил осведомленность сыщик. – А твой диагноз?
– Алмазова – она такая… эффектная, умная… И, как оказалось, зловредная. А Яснова – улыбчивая, душевная… с виду, во всяком случае. И подозревается в отравлении… Слушай, я не понимаю, какой диагноз ты хочешь услышать.
– Тоже мне, доктор-писатель, – хмыкнул Строганов. – А во сколько умер Яблочков?
– В два ночи.
– С кем ты дежурил?
– С Анжелой, она очень опытная и ответственная медсестра, и с Пашей, он студент Военно-медицинской академии, медбратом подрабатывает. Толковый парень. И еще санитарка с нами…
– Был ли дождь тем вечером?
– Нет, – ответил я уверенно, вспомнив, как разглядывал через окно двор приемного отделения.
– Во сколько ты ужинал?
– Где-то около девяти…
Я продолжал отвечать, удивляясь, что события той ночи вовсе не исчезли из моей памяти, а были словно спрятаны за закрытыми дверями. И Строганов со своими вопросами-ключами как будто открывал эти двери.
– Какую музыку ты слушал после ужина?
– Музыку? – несколько удивился я. – Да не помню… А почему ты думаешь, что я вообще слушал музыку?
– Потому что на столе у медсестры стоит радио, которое постоянно играет, – буркнул он в ответ. – В тот вечер оно тоже играло?
– Наверное. – Я пожал плечами. – Даже могу точно сказать – играло.
Я прислушался – пел Гарик Сукачев. И в этот момент меня вдруг накрыло воспоминание… Арсений, видимо, задал мне очередной вопрос, но я даже не услышал его, погрузившись в свои мысли.