– Смотрите-ка, птицы! Клянусь Духом Проливного Дождя! Это же птицы! – первым закричал Рябой Рахт, остававшийся дежурить на посту.
Птичьи стаи проносились в одном, и том же направлении с немыслимой скоростью. Порой они налетали друг на друга и тогда сплетались в какие-то немыслимые клубящиеся, вскипающие огромные небесные фигуры, каждое мгновение менявшие свою форму.
Черные клубы птиц, как тучи, постепенно наползали сверху. От них становилось почти темно, потому что бесчисленные стаи пролетали над лесом и оставляли лишь узкую голубую полоску неба, которую испепеляли яркие лучи полуденного солнца.
Темные косяки пернатых с испуганными пронзительными криками, как тяжелые облака, неслись с востока на запад. Стаи птиц со свинцовым отблеском оперения чередовались с бесчисленным множеством коричневых крыльев. Мелкие сменялись более крупными, темные чередовались со светлыми.
Иногда нагромождения птичьих стай полностью закрывали небо, а затем разбегались в стороны, оборачиваясь просветами, озаренными по краям золотистым сиянием. Порой казалось, само небо словно раскололось, разбилось на мелкие куски.
– Клянусь Светлым ликом Троицы, – с изумлением выдавил из себя Джиро. – Никогда не видел ничего подобного…
Но не только этот чернокожий гигант был настолько ошарашен, что забыл абсолютно обо всем.
Хотя дождевые охотники Хорр, Рахт и Тора оставались внешне невозмутимыми, было видно, как сильно они потрясены.
Толстый Лоник то и дело бормотал про себя какие-то слова, – очевидно, повторял молитвы, – а светловолосый дикарь Клир стоял с бессмысленно разинутым ртом.
Даже Кийт, повидавший на своем веку многое, очень многое, оставался в полном замешательстве. Ему трудно было объяснить столь удивительное зрелище.
Стаи обезьян и белок стремительно перемещались по верховым ветвям, проносясь крикливыми потоками. Мимо поляны, где бродяги разбили свой лагерь, ломая ветки и сучья пробегали многочисленные мелкие лесные животные. Вдалеке отчетливо хрустел валежник под копытами массивных баферов.
Их собственные животные ударились в панику. Все четыре буйволицы-кау, ошалевшие за последние две ночи от телепатических атак, стали проявлять беспокойство. Смирные, безропотные самки словно бы взбесились. Они громко и мучительно стонали и нетерпеливо перетаптывались на месте, словно стараясь сорваться с привязи и убежать.
– Неужели это опять Обитающий-в-Тумане? – спросил Диал.
Неотступное ощущение исходящей со всех сторон угрозы с каждым мгновением только усиливалось.
– Клянусь Светлым ликом Троицы, я ничего не понимаю!
От досады Джиро звучно плюнул в траву и повернулся к Кийту:
– Что ты можешь сказать на это?
Но Хрипун ничего не ответил. К удивлению друзей, он снова отошел по направлению к пещере и уединился там.
Он решил попытаться использовать свой дар дальновидения и слиться с сознанием какой-нибудь птицы, чтобы увидеть мир ее зрением.
Он и раньше проделывал такие опыты, каждый раз отчетливо ощущая, какая бездна лежит между его разумом и мозгом зверя, птицы или ящера. Любое живое существо обладало инстинктом самообороны и воздвигало некое подобие ментальной преграды, противясь постороннему вторжению в собственное сознание.
А Кийту для получения более полной информации нужно было добиваться такого эффекта, при котором животные точно не сознавали бы различий между ним и собой. Он стремился так подстроить собственное сознание, чтобы мыслительные сущности животного и человека непроизвольно слились бы воедино.
С помощью рефлектора он дал себе установку и отдался на волю ментальной кодировки.
Бешеные завывающие вихри мгновенно пронеслись в голове Кийта, свирепо продувая все закоулки его сознания. Слух наполнился невероятно яростными звуками, напоминающими тревожное гудение колоколов на пожаре.
Любой человек, чудом услышавший бы эти тревожные, вибрирующие аккорды, воспринял бы их только как какофонию, как некий беспорядочный шум, хотя и организованный особым мелодичным образом. Но для Кийта вибрирующие созвучия представляли совершенно определенный язык, определенный шифр, посредством которого ему порой удавалось разгадывать многие тайны природы.
Каждое закодированное созвучие откликалась в его мозгу пространственным и цветовым воплощением. Он слышал звенящие и пульсирующие, высокие и низкие интервалы, и одновременно видел внутренним зрением всю насыщенную гамму переливающихся цветных картин.
От определенного сочетания красок зависело многое.
Тревожный калейдоскоп наливался красными, свинцовыми, серыми, черными оттенками. Галлюцинирующие катастрофические образы росли и набухали. Словно закипев и достигнув своей критической массы, клубы распадались на бесчисленное множество мелких пористых, словно покрытых мельчайшими отверстиями шаров.