Беседа с Роджерсом не обманула ожиданий Джонса. Высокий, худощавый, темноокий, с черными неухоженными бакенбардами, дико контрастирующими с бледностью благородного лица, хозяин музея был, похоже, искренне рад встрече с единомышленником. Голос его отличался глубиной и звучностью, выдавая в хозяине человека энергичного, увлеченного… быть может, слегка одержимого. Неудивительно, что многие считали Роджерса фанатиком.
Их встречи вошли в привычку, повторяясь еженедельно, и Роджерс стал все более доверять Джонсу. Экстравагантность своих идей и убеждений, воплощавшихся в творчестве, хозяин музея не скрывал с самого начала, но вскоре фантасмагорический оттенок приобрели и его рассказы о своей жизни. Пусть даже иные эпизоды и подтверждались некими туманно намекающими фотографиями, поверить в эти отчаянные, на грани фола, истории было крайне сложно.
Безумный спор, подаривший развитие дальнейшим событиям, тек по щедрому руслу дорогого виски, бутыль которого Роджерс водрузил на стол в ту памятную встречу июльским вечером. Несомненно, Роджерсу уже приходилось рассказывать Джонсу о поистине странных событиях и чудовищах, встреченных им во время экспедиций в Тибет, Африку, в походах через пески Аравийской пустыни, долины Амазонки, в вылазках на Аляску и малоизвестные острова в южных широтах Тихого океана. Упоминал он и полумифические рукописные книги вроде Пнакотических манускриптов и «Песнопений Дхола», из которых черпал знания обо всех тайнах и схронах Земли. Но все поведанное Роджерсом ранее не будоражило так, как то, что глава музея выдал, будучи под хмелем.
Он начал в самолюбивом ключе, приписывая себе некое уникальное открытие в царстве Природы, и уверял, что обладает осязаемыми доказательствами оного. Позволило ему зайти так далеко более смелое и непредвзятое толкование древних рукописей и легенд. Те явно указывали путь к местам, где древние существа непостижимой природы до сих пор пребывали в здравии – те существа, что знавали времена, когда человек был лишь туманной и далекой перспективой творения; вполне разумно было называть их выходцами из иных миров, границы которых в древности были как никогда тонки. Джонс дивился взлетам фантазии Роджерса и гадал, каким же путем жизнь привела главу музея к подобному сознанию и мироощущению. Сыграла ли в том роль работа в музее мадам Тюссо, в окружении восковой психоделии и гротеска, или же склонность была врожденной, а выбор профессии стал лишь одним из ее проявлений? Так или иначе работа Роджерса казалась очень тесно связанной с его представлениями; и сейчас все яснее становилась суть самых мрачных его намеков по поводу овеществленных кошмаров в отгороженной секции выставочного зала. Не боясь быть осмеянным, Роджерс утверждал, что далеко не все эти дьявольские диковины – искусственные.
Однако откровенное недоверие Джонса и его шутки по поводу этих эксцентричных заявлений разрушили установившуюся было сердечность и радушие в их отношениях. Было ясно, что Роджерс относится к своим словам предельно серьезно. Сделавшись подозрительным и угрюмым, он продолжал терпеть Джонса лишь благодаря своему упорному стремлению преодолеть его скептицизм. Видимых сдвигов в идейных позициях друзей-соперников не намечалось, но все чаще раздосадованный Роджерс подводил своего гостя к одному из самых жутких монстров в закрытой секции и сердито указывал на те черты, какие трудно было соотнести даже с самыми извращенными образцами мастерства человека. Побуждаемый странным, острым влечением к открывшейся вдруг новизне, Джонс по-прежнему захаживал в музей, влекомый каким-то непонятным очарованием, прекрасно понимая при этом, что былое расположение владельца им уже утеряно. Порой он пытался задобрить Роджерса притворным согласием с какой-нибудь безрассудной теорией, но глава музея редко позволял себя обмануть.
Напряжение достигло апогея в конце сентября. Как-то днем Джонс случайно забежал в музей и, бродя по темным коридорам, все ужасы которых были теперь до мелочей знакомы ему, вдруг услышал странный звук, донесшийся со стороны мастерской. Прочим посетителям он тоже был слышен – иные даже вздрогнули невольно, когда гулкое эхо разнеслось под мрачными сводами. Троица смотрителей обменялась многозначительными взглядами, а один из них – молчаливый черноволосый тип, в чьих чертах явно угадывалась туземная кровь, – хитро улыбнулся, будто зная нечто, что ни его коллегам, ни Джонсу не было доступно; быть может, так оно и было – Джонс припомнил, что мужчина совмещал должность смотрителя зала с ролью постоянного помощника Роджерса в деле реставрации и оформления фигур.