– Азза йа! Азза йа! – вопил безумец. – Айа кха-бао Ктулху Фхтагн! О, Ран-Тегот, Ран-Тегот, Ран-Тегот! Пусти меня к нему!
Плененный сумасшедший, извиваясь всем телом, подполз к запертой двери и стал с силой биться в нее лбом. Джонса, порядком утомленного схваткой, начала всерьез раздражать – и даже пугать – неистовость хозяина музея; он снова ощутил ту необъяснимую тревогу, что ранее настигала его в темноте. Все, что было связано с Роджерсом и его трудами, несло столь отчетливую инфернальную печать! Джонс страшился мыслей о том, что здесь, в опасной близости, пусть даже и за запертой дверью, находится восковой демон, вылепленный руками безумного гения.
Тут произошло нечто такое, что усилило ужас Джонса стократ. Вопли главы музея стихли; он откатился к двери, силясь принять позу, по возможности более близкую к сидячей. Склонив голову набок, он будто прислушался. Выражение злого триумфа исказило его черты, и он заговорил – весьма осознанно:
– Глупец, внемли! Внемли чутко! Он услышал мой призыв и уже идет сюда. Слышишь, как Он выбирается из своей трясины? Пришлось организовать ему илистый бассейн – ничто иное не подошло бы; ибо Он есть амфибия – ты сам видел жабры на фотографии – и прибыл с Юггота, чей лик – свинцово-серые моря да мертвые топи! Он не может распрямиться там, взаперти, в полный рост – слишком мало места, вот и приходится ему льнуть к собственным ногам! Отдай ключи – мы встретим Его и поклонимся Ему, а потом поймаем кошку… собаку… какого-нибудь пьяницу… и вознесем жертву.
Не сам говор безумца, а убежденный его тон поверг душу Джонса в смятение. Казалось, силой внушения Роджерс мог взаправду оживить запертое восковое идолище и заставить его явиться пред их взгляды самостоятельно, без какой-либо сторонней помощи. Посмотрев на тяжелую дверь, Джонс только сейчас заметил несколько трещин, пробороздивших дерево, – хоть и никаких следов физического воздействия не было видно по эту сторону панели. Попробовав представить размер помещения, отгороженного этой дверью, он понял, что не может даже приблизительно определить габариты запертой фигуры; ну а слова Роджерса о бассейне явно были порождены лишь игрой воспаленного воображения, как и все остальное… иначе ведь быть не могло, никак не могло.
На один мучительный миг Джонс полностью лишился дыхания. Кожаный пояс, подобранный им для пущей связки Роджерса, выпал из вдруг ослабевших рук, а по телу прошла дрожь. Джонс понял, что в конце концов поддался безумной атмосфере этого места, ибо теперь, слыша плеск и шаги восстающего из-под водных толщ чудовища, разделял одну с обезумевшим главой музея слуховую галлюцинацию.
– Ну что, Фома, уверовал теперь? – воскликнул Роджерс, заметив ужас на лице Джонса. – Понял теперь? Он идет, и ты все прекрасно слышишь! Отдай ключи… нам нужна жертва!
Джонс не слушал его. Страх сковал по рукам и ногам. Что-то взаправду надвигалось. Чьи-то тяжелые мокрые шаги сопровождались прорывавшимся сквозь дверные трещины животным зловонием – зловонием в чем-то сродни тому, что витало над зоологическим садом Риджентс-парка… и в чем-то – совершенно иным.
Застыв, как восковая статуя, как новый экспонат этого страшного музея, Джонс смотрел, как запор двери мелко дрожит от приложенной с той стороны силы, а затем – выскакивает. Треск ломающегося дерева глушил даже перепуганные крики обездвиженного Роджерса – настолько велика была сила рвавшегося наружу. И вот в образовавшийся проем выпросталось нечто – некая черная, раздвоенная и массивная конечность, напоминающая клешню рака.
– Боже!!! – закричал Роджерс. – Помогите! Помогите! Пожалуйста, не на…
Транс Джонса разлетается вдребезги. Он, не осознавая, что тело реагирует на опасность, не считаясь с оцепеневшим рассудком, пронесся через мастерскую, распахнул дверь наружу, захлопнул ее за собой до щелчка – и буквально взлетел по каменной лестнице, одним махом одолевая по три ступени; вскоре он бежал, не ведая конкретной цели, по скользкой мостовой двора, чтобы пропасть, затеряться в мрачных подворотнях Саутворк-стрит.