— Сорок четыре миллиона, — повторил я упавшим голосом, немного придя в себя. И чтобы скрыть ошеломляющее впечатление, которое произвели на меня его слова, я задал первый пришедший мне на ум нелепый вопрос: — Почему именно сорок четыре миллиона?
— Так сложилось, — отвечал он с улыбкой.
Но он не мог ограничиться этим признанием. И вот в общих чертах, не открывая, конечно, никаких секретов, он рассказал о том, какой долгий путь предстоит пройти этим миллионам через сейфы швейцарских банков, через посольства дружественных стран, пока они не попадут в руки международных торговцев оружием и судовладельцев нейтральных государств, в фармацевтические лаборатории и клиники Италии, в скандинавские авиакомпании, в отели Нью-Йорка и Каира, где останавливаются алжирские представители. Я ощутил легкое головокружение от одного сознания, что я посвящен в самую суть всех этих тайн. И, говоря откровенно, не мог устоять против невольного восхищения, которое охватило меня. Итак, по воле случая я вез в своей машине под видом скромного молодого человека в белой рубашке высокого посланца народа, сражающегося за свободу своей страны — против моей страны.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Первое здание, которое бросается вам в глаза при въезде в Доль, — это казарма. Свет моих фар упал на угрюмые стены и серые крыши. По обе стороны решетки, рядом с полосатыми деревянными будками, двое молоденьких солдат в защитных шинелях стояли в этот ночной час на своем нелепом посту, держа ружье к ноге. Вероятно, они с грустью проводили взглядом красные огоньки моей машины, ворвавшейся в этот уснувший город.
«Бедные мальчики!» — подумал я.
Мы переехали через тихий канал, затем пересекли мост через черные воды Ду. Я представил себе судьбу этих двух крестьянских парней из Юры, взятых в армию прямо с фермы или с лесопилки и поставленных с ружьем в руках у входа в казарму. Через несколько недель, а может быть, и дней, их, как и многих других, посадят в поезд, затем на пароход и пошлют убивать крестьян в алжирских деревнях. Через несколько месяцев они попадут в засаду где-нибудь в долине Ореса, и очередное коммюнике из Алжира известит: «С прискорбием сообщаем о гибели двух французских солдат». Это и будут они. Затем их родителям, живущим в какой-нибудь из деревушек в Арбуа, будут возвращены останки их двадцатилетних сыновей.
Да, я очень ясно представил себе всю их трагедию. Моя машина продолжала между тем свой путь прямо по широкой долине реки Ду, залитой лунным светом. Теперь я знал, что молодой человек, сидящий рядом со мной, пользующийся, так сказать, моим гостеприимством, сделает все возможное, чтобы добыть где-либо в Европе те самые пулеметы и пули, которые поразят спустя несколько недель на алжирской земле двух молоденьких солдат, стоящих у казармы в Доле.
— Вы меня пугаете, — сказал я своему спутнику, который продолжал молчать. — Я ведь не алжирец, а вы делаете меня своим сообщником.
Он ответил с какой-то необузданной резкостью.
— Ну что ж, воля ваша! — закричал он. — Везите меня в жандармерию! Становитесь сообщником военщины и полиции в Алжире.
Я сжал зубы и вцепился в руль. Этот тип положительно невыносим. Какой-то тупой фанатик, с которым просто немыслимо разговаривать по-человечески. Я дал выход своей ярости, нажав на педаль газа. Стрелка спидометра затрепетала, и машина понеслась с бешеной скоростью по холмам Омона, миновала лес, спустилась с быстротой молнии в небольшую ложбину и, не замедляя хода, взлетела по противоположному склону.
Мой пассажир подскакивал при каждом толчке, неловко вытягивая руки к пульту с приборами.
— Вы решили меня убить. — Он старался шутить, но был действительно сильно напуган.
Я заметил сухо:
— Пристегните ремень!
И продолжал гнать машину.
Мне пришлось все-таки остановиться у переезда около Полиньи. На спущенном шлагбауме горели красные огоньки. Сквозь шум мотора я отчетливо услышал дребезжание звонка в будке — сигнал о приближении поезда. Я дал два коротких гудка. Маленький старикашка, с головой, закутанной в шарф, вылез из будки, прихрамывая и что-то бормоча себе под нос. Он принялся крутить ручку. «Дорогу! Дорогу восстании.!» — повторял я про себя, пока шлагбаум медленно полз вверх.