— Итак, благодарю вас, мсье, — произнес он и подал мне руку.
— Как? Вы уходите? Но куда? — удивленно спросил я.
В свою очередь, удивленный моим изумлением, он объяснил, улыбаясь, что ему абсолютно нечего делать в Шампаньоле и что он должен отправляться дальше.
— Но как? — повторял я, недоумевая. — Пешком? Ночью?
Я упорно и с таким убеждением доказывал всю бессмысленность его плана — право же, я плохо представлял себе, как он будет разгуливать в два часа ночи со своими миллионами в руке по пустым дорогам, — что он наконец согласился войти вместе со мной в гостиницу.
— Будьте спокойны, — уверил я его, — здесь вы ничем не рискуете!
— Кто знает! — улыбнулся он в ответ.
Так как мы снимали фильм и в местных газетах уже появились две фотографии и несколько строк в связи с нашим пребыванием в Шампаньоле, то нас здесь встречали как знаменитостей и относились к нам соответственно.
Когда я позвонил, явившись среди ночи без предупреждения со своим странным спутником, заспанный швейцар встретил меня как старого друга.
— Здравствуйте, мсье Прадье! Как поживаете, мсье Прадье? Приятная ли была дорога, мсье Прадье?
Он тут же стал искать для меня подходящий номер, осведомляясь:
— Вашу обычную комнату, не так ли, мсье Прадье? И для этого господина тоже комнату? — Он бросил взгляд на моего спутника, но обращался явно ко мне.
Прежде чем ответить, «господин» пожелал узнать, как ему доехать до Мореза… До Мореза? Парижский поезд прошел только что. Вероятно, это был тот самый экспресс, который мы опередили в Полиньи. Теперь остается только местный поезд, он отходит на Сен-Клод и Морез без четверти шесть утра; можно также обождать автобуса, он отправляется после полудня.
— Хорошо, я подожду шестичасового поезда, — твердо сказал он.
Я попытался его разубедить. Где он проведет эти несколько часов? Не разумнее ли пойти отдохнуть и выспаться? Что он будет делать в Морезе на рассвете?
— Я найду, что делать в Морезе, — ответил он, и загадочная улыбка промелькнула на его лице. Затем, повернувшись к швейцару и указывая на плетеные кресла, стоявшие в холле, добавил: — Посижу здесь, если мсье не возражает…
Что за нелепость! Трудно предположить, что человек, имеющий при себе сорок четыре миллиона, не в состоянии оплатить номер. Я вспомнил его улыбку, когда, рассчитываясь за обед в Монбаре, по наивности сказал: «Вы же студент». Возможно, он опасался, что, сняв номер, придется заполнить карточку, а наутро его поднимет с постели полиция? Или он в самом деле очень торопится в Морез? Но зачем? Я безуспешно пытался ответить на мелькавшие в голове вопросы.
Предложение моего спутника, конечно, не могло прийтись по душе швейцару: если администрация узнает, у него будут неприятности. Но, поскольку «господин» обещает покинуть отель в шесть часов утра и поскольку это «друг» мсье Прадье, он готов сделать вид, что ничего не замечает.
Итак, пора прощаться. Мне хотелось сказать несколько дружелюбных слов грустному и затравленному молодому человеку, с которым я провел такую необычную ночь. Но его замкнутость, даже враждебность, расхолаживала. Я не мог произнести ни одного приветливого слова.
— Что ж, спокойной ночи, — сказал я, но, увидев его холодную улыбку, поспешно поправился: — Счастливого пути.
— Спокойной ночи, — ответил он и добавил без малейшей теплоты в голосе: — Еще раз спасибо.
Мы пожали друг другу руки, и я пошел наверх.
Здание отеля было построено с большим квадратным холлом в центре. На каждом этаже лестница образовывала небольшую внутреннюю галерею, откуда были видны четыре плетеных кресла и круглый стол на самой середине ковра.
Я поднялся на четвертый этаж, где находилась моя комната, перегнулся через балюстраду и посмотрел вниз. Он сел на одно из кресел в слабо освещенном холле, положил на колени сумку и прикрыл ее плащом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Три часа спустя я тихонько вышел из своей комнаты, в пижаме, в ночных туфлях, и подошел к балюстраде. Он сидел в том же кресле и, видимо, дремал. Я долго смотрел, как он спит. Он надел на себя плащ, вытянул вперед длинные ноги, скрытые низким столиком. Руки лежали на животе, голова склонилась на левое плечо. Бледный свет, падавший сквозь стеклянные двери, еще более ослаблял и без того тусклое ночное освещение. На всех этажах гостиницы царила больничная тишина.
Мое решение было принято. Я знал, что пойду до конца. Вернулся в комнату, быстро оделся. Затем очень медленно спустился по лестнице и, бесшумно подойдя к креслу, положил руку на его плечо. Он вздрогнул, посмотрел на меня в упор, и в глазах его промелькнуло явное беспокойство. У него был усталый вид, веки опухли от сна, небритые щеки подчеркивали худобу лица.