Я уже было собрался вихрем промчаться через Розуа, как вдруг увидел по обеим сторонам дороги вплоть до самой деревни вереницы машин с ярко светившими в темноте фарами. Резко сбавив скорость, я медленно приблизился к ним и тогда только разглядел двух жандармов, стоявших с фонарем и отводивших машины на обочины. В памяти сразу всплыли слова, вычитанные в «Франс-Суар»: «Заградительные посты на дорогах».
«Так и есть! Теперь мы попались», — подумал я про себя.
При выезде из Парижа нас никто не останавливал, и я не заметил ничего необычного. Правда, стремясь сэкономить время и избежать заторов, мы выехали из города через Калитку Тополей по маршруту, известному одному мне. На шоссе мы выбрались только близ Рис-Оранжиса. Да, но зачем, черт возьми, я полез на это злосчастное шоссе, наводненное полицией? Теперь нечего и помышлять о том, чтобы прорваться через заградительный пост, а поворачивать обратно уже поздно.
Сердце мое бешено колотилось, в горле пересохло. Нет, право, я не создан для героических дел. Но на лице у моего пассажира не было никаких признаков волнения. Через ветровое стекло он разглядывал это скопище машин и полиции с невозмутимостью зеваки, наблюдающего дорожную аварию. Может быть, у него и в самом деле нет никаких оснований тревожиться? Может быть, все мои страхи не что иное, как игра воображения? Однако, когда нас остановили в нескольких метрах от мощного «Фрегата», мой пассажир быстро повернулся и поставил сумку позади своего сиденья. Затем снова неподвижно замер и стал молча ждать дальнейших событий.
А я невольно поймал себя на том, что совершенно подсознательно твержу урок, который он раньше мне преподал: «Вы меня не знаете… Перекресток у Обелиска, если не возражаете…» Против своей воли я цеплялся за эти слова, испытывая одновременно чувство большого облегчения и вместе с тем еще более сильное ощущение собственной трусости.
Один из стоявших на шоссе жандармов подошел к моей машине. В руке у него был карманный фонарик. Я быстро опустил стекло и сразу же увидел его пояс с прикрепленной к нему кобурой револьвера. Положив руку на брезентовый верх машины, он наклонился ко мне.
— Мсье, — это было сказано вместо приветствия, — квитанция об уплате налога на машину при вас?
— Как вы сказали? — Его вопрос меня ошеломил.
— Предъявите налоговую квитанцию, — повторил он и выпрямился, очевидно, ему было неудобно стоять согнувшись.
При мне она или я ее не захватил с собой? Зачем она ему понадобилась? Помнится, я получил эту злополучную квитанцию еще в начале года, внеся деньги в табачной лавке на улице Ля Боэти. В тот день выпал снежок. Франсуаза была со мной. Как я любил ее тогда! Невзирая на холод и сырость, мы долго бродили по улицам, нежно прижавшись друг к другу… Но куда я потом девал квитанцию? Куда сунул ее? С поразительной четкостью я мысленно представил себе левый ящик моего письменного стола, а в нем эту самую квитанцию вместе с паспортом и корешками старых чековых книжек. Какая нелепость!
Мой бумажник лежал в заднем кармане брюк. Я извлек его оттуда; от волнения пальцы дрожали. В бумажнике я нашел паспорт на машину, а в нем оказалась квитанция. И то и другое я протянул жандарму.
Он зажег карманный фонарик и внимательно просмотрел мои бумаги. Затем обошел машину кругом, очевидно, для того, чтобы проверить номерной знак. Наконец снова подошел к дверце и вернул мне документы.
— Радиоприемник есть? — спросил он и, вновь наклонившись, осветил фонариком приборный щит.
— Нет.
Отступив назад на три шага, он повелительным взмахом руки разрешил мне следовать дальше по шоссе.
Мотор не был выключен, я поставил первую передачу и плавно отпустил педаль сцепления. Затем обогнул «Фрегат», все еще неподвижно стоявший на дороге, пока его водитель вел переговоры со вторым жандармом. «Деревенщина, не найти ему своей квитанции», — весело подумал я.
Напряжение схлынуло только тогда, когда я опять вышел в правый ряд. Я громко смеялся, постукивая ладонями по рулю и приговаривая:
— Ну и дурачье, эти жандармы! Ну и дурачье! — На душе было радостно, словно я совершил подвиг.
Мой пассажир с интересом наблюдал за мной. Может быть, ему приятно было видеть, как во мне зарождается чувство соучастия или по меньшей мере товарищества, которое иногда сплачивает самых различных людей, когда они оказываются перед лицом одной и той же угрозы. Но свойственная ему осторожность все же его не покидала.
— Сельские жандармы, — глубокомысленно заметил он. — Эти люди делают то, что им приказывают.