Выбрать главу

Грегориус подошел к афишам кинотеатра «Бубенберг». На вечернем сеансе шел черно-белый фильм по роману Жоржа Сименона «L'homme qui regardait passer les trains»[8]. Название ему понравилось, и он долго разглядывал кадры из фильма. В конце семидесятых, когда все покупали цветные телевизоры, он тщетно искал в продаже черно-белый. Потом нашел один такой на помойке и притащил домой. И после женитьбы он настоял на том, чтобы допотопный аппарат остался в его кабинете. Когда жены дома не было, он, игнорируя цветной ящик в гостиной, включал «старого приятеля», в котором все рябило и мелькало. «Мундус, ты просто невозможен», — заявила Флоранс в один прекрасный день, застав его перед уродливым динозавром. И этот день, в который она назвала его прозвищем, употребляемым всеми остальными, и с которого даже дома с ним стали обходиться как с фактотумом города Берна, — стал началом конца их брака. Когда после развода из квартиры исчез и цветной телевизор, он вздохнул с облегчением. Лишь много лет спустя, когда кинескоп окончательно вышел из строя, Грегориус был вынужден купить себе новый цветной аппарат.

Фотографии в витрине были большими и резко контрастными. На одной крупным планом белело на черном фоне алебастровое лицо Жанны Моро, которая отбрасывала со лба мокрую прядь. Грегориус оторвался от витрины и зашагал в ближайшее кафе, чтобы поближе рассмотреть книгу, в которой аристократичный португалец пытался выразить словами безгласые переживания.

Только теперь, медленно листая страницу за страницей с неспешностью любителя старых изданий, он обнаружил портрет автора — давнюю, уже ко времени печати обветшавшую фотографию, на которой черные места выцвели до коричневых. Светлое лицо на темном, расплывчатом и крупнозернистом поле. Грегориус протер очки, снова насадил их на переносицу и… в доли секунды был полностью пленен этим лицом.

Человек в возрасте едва за тридцать просто излучал недюжинный ум, достоинство и такую отвагу, что Грегориус был буквально ослеплен. Чистое лицо с высоким лбом увенчано шапкой густых темных волос, зачесанных назад и матово поблескивающих, напоминающих скорее шлем, из-под которого пряди мягкими волнами ниспадали на уши. Прямой римский нос придавал лицу особую значимость, подчеркнутую к тому же разлетающимися бровями; как две дуги, проведенные твердой рукой художника, они к краям высоко обрывались, так что средоточие возникало в центре, там, где концентрировалась мысль. Полные, резко очерченные губы, каким позавидовала бы иная красавица, обрамлены изящными усиками и аккуратно подстриженной бородкой, которая, однако, вместе с тенью на тонкой шее оставляла впечатление, что следует принимать в расчет и несомненную суровость, даже жесткость. Но что решало все, так это темные глаза, обрисованные тенями. Это не были тени усталости, изнурения или болезни, нет, — скорее знак печали и трагичности судьбы. «Этот человек был поэтом и мечтателем, — подумал Грегориус. — Но он же мог твердой рукой держать оружие или скальпель. Человек, у которого лучше не вставать на пути, когда его глаза горят огнем. Эти глаза могут держать на расстоянии целое войско богатырей. Хотя и им не чужд обычный человеческий взгляд». Из одежды на фотографии можно было различить лишь белый воротничок рубашки с узлом галстука и лацканы пиджака, который Грегориусу показался чем-то вроде импозантного сюртука.

Было уже около часа дня, когда Грегориус наконец отрешился от своих размышлений, в которые погрузило его созерцание портрета. И снова кофе перед ним уже остыл. Ему захотелось услышать голос благородного португальца, увидеть, как он двигается. Тысяча девятьсот семьдесят пятый… Если тогда ему было слегка за тридцать, то сейчас должно быть за шестьдесят. Português. Грегориус вызвал в памяти голос безымянной португалки и мысленно понизил его на пару тонов, стараясь, однако, не придать ему того звучания, каким хозяин книжной лавки читал заглавие. Это должен быть голос меланхолической прозрачности, соответствующий образу Амадеу ди Праду. Он попытался озвучить предложение из книги таким голосом. Но ничего из этого не вышло — он не знал произношения отдельных слов.