В этих местах их называют «вади» — каньоны, прорезанные водой в каменных массивах пустыни. В результате наводнений и естественной эрозии вся поверхность земли здесь оказалась усеяна камнями разных размеров — от гальки до огромных валунов. Вади, в которое, не сбавляя скорости, въехал Фейсал, поначалу было достаточно широким и посередине пролегала какая-никакая колея, а камни не превышали размеров небольшой сырной головки. Мы ударялись о каждый из них, и я все же прикусила язык.
Очень скоро лунный свет начал бледнеть, а каньон — сужаться, скалы подступали все ближе с обеих сторон. Фейсал включил фары, но от них было мало толку: одна перегорела, другая тоже вот-вот собиралась погаснуть. Проехав еще немного, Фейсал резко остановился, при этом я заскрежетала зубами. Он выключил свет и зажигание.
— Ну все, — сказал он, — дальше дорога будет еще хуже, я не хочу сломать ось в темноте.
— Еще хуже?! — сдавленно воскликнула я.
Наши голоса отзывались в тишине жутковатым эхом. Было так темно, что я не различала даже силуэтов, только услышала, как застонали рессоры, когда Джон изменил позу.
— Сколько нам еще ехать? — спросил он усталым, безразличным голосом.
— Какая разница? — так же устало ответил Фейсал. — Все равно сейчас мы никуда не можем двигаться. Давайте отдохнем. Вики, дайте-ка пару одеял, а сами можете свернуться на заднем сиденье.
— Свернуться — это хорошо, — ответила я, — однако предпочитаю спать на камнях.
Фейсал расчистил самый большой валун, освободив ровно столько места, сколько требовалось, чтобы мы могли улечься втроем, прижавшись друг к другу, — так теплее. Я ожидала, что Джон отпустит по этому поводу какую-нибудь скабрезную шуточку, но он вообще не разговаривал. Думаю, стиснул зубы, чтобы не стучать ими. Мы все дрожали: воздух был холодным, а тонкие одеяла никого не могли согреть. Не сговариваясь, мы с Фейсалом положили Джона в середину. Он заснул мгновенно. Ни жесткая постель, ни ослиный дух, ни холод не могли и мне помешать уснуть. В полудреме я успела лишь с тоской подумать о просторном белом меховом манто Сьюзи.
Несмотря на все тревоги последних дней, я проспала более шести часов и проснулась от жары. От жары и ощущения какого-то неудобства. Разлепив спекшиеся веки, я поняла, что во сне изменила позу: теперь голова Джона покоилась у меня на плече, а левая рука, которой я обнимала его за плечи, онемела. Джон был похож на неплохо сохранившуюся мумию: кожа на скулах и висках натянулась, глаза запали, и резко обозначились глазницы, губы потрескались.
Я услышала булькающий звук, подняла голову и сквозь распустившиеся и упавшие на лицо волосы увидела Фей-сала, стоявшего надо мной. Он выглядел немногим лучше Джона — и, догадываюсь, меня. Вытирая рот рукавом, он предложил мне бутылку воды. Я сглотнула, вернее, попыталась сглотнуть — горло у меня пересохло, как песок в пустыне, — но покачала головой.
Джон проспал еще с полчаса. Когда он открыл глаза, я бодро крякнула: «Доброе утро!» Освободившись от моего вялого объятия, он сел и уткнулся головой в колени.
— Не помню, говорил ли я тебе, что одна из наименее привлекательных черт твоего характера — это то, что ты так отвратительно бодра с утра пораньше.
— Ты сам бываешь достаточно отвратительно бодр и прыток с утра.
Джон поднял голову:
— В том случае, на который ты намекаешь, у меня были весьма веские причины, чтобы...
— Прекратите, — приказал Фейсал. — Давайте позавтракаем, чем богаты.
Мы были богаты зачерствевшим хлебом, апельсинами и яйцами, сваренными вкрутую. Даже если бы у нас были чай или кофе, мы не имели никакой возможности вскипятить воду, но их у нас и не было. Пережевывая черствый хлеб, я изучала окрестности: под ногами — каменная пустыня, вокруг — поднимающиеся уступами скалы. Ни травинки, ни деревца, даже высохшего. Белый известняк утеса напротив сверкал, как сахарная головка, в солнечных лучах.
— Ну, хоть дождя нет, и то хорошо, — пошутила я. Джон окинул меня взглядом, в котором смешались насмешка и раздражение. А вот Фейсал ничуть не веселился.
— Молите Бога, чтобы дождя и не было, — сказал он. — Дожди здесь идут нечасто, но уж если идут, то такие ливни, что все эти вади заполняются водой, а такой потоп означал бы для нас конец.
— Скажите что-нибудь приятное, — попросила я.
— Стараюсь изо всех сил, — угрюмо ответил Фейсал. — Ладно, давайте определим, где мы находимся. — Расчистив и разровняв ладонью площадку на песке, он достал из кармана ручку и ее обратным концом начертил приблизительную карту. — Вот река, вот вади, в котором мы находимся. А вот — то, к которому нам предстоит ехать. Оно тянется вдоль Хатнабских каменоломен и выходит прямо на равнину близ Амарны, возле южных гробниц.
Я с сомнением изучала карту:
— Но эти два вади не соединены дорогой.
— Согласно официальным картам — нет, но в принципе есть возможность проехать на машине из одного в другое, — сказал Фейсал, поскребывая свой заросший подбородок. — Во всяком случае, пять лет назад была. Я не могу объяснить подробнее, потому что это трудно описать словами, но если со мной что-то случится...
— То же самое случится и со всеми нами, — ровным голосом перебил его Джон. — На данном этапе ты — наименее бесполезный член экспедиции. Ты для нас дороже сокровищ, дороже...
— Злата, — подхватила я. — Очко в мою пользу.
Джон широко улыбнулся, вернее, попытался улыбнуться. Фейсал закатил глаза:
— Я бы сказал, вы друг друга стоите. Можете вы наконец сосредоточиться на существенном?
Смех — одна из двух вещей, делающих жизнь стоящей. Это была сентенция, которую Джон изрек в то утро, когда продемонстрировал всю важность другой жизненной ценности и сбежал. Он был абсолютно прав в обоих случаях. Бывают обстоятельства, когда приходится смеяться, чтобы не закричать, и если я попадаю в такие обстоятельства, то предпочитаю иметь рядом человека, который шутит даже неудачно, а не устраивает драматические сцены.
— Если что-нибудь случится, — повторил Фейсал, — двигайтесь строго на запад.
Джон стер карту с песка:
— Не думай об этом. Мы сможем туда добраться сегодня?
— У нас нет другого выхода, — отрывисто сказал Фейсал. — Если повезет, мы будем там во второй половине дня. И здесь возникает следующий вопрос. Мы ведь не хотим предстать перед толпами туристов, гидов и охранников средь бела дня, правда?
— Нет, — согласился Джон. — Давайте назначим расчетное время прибытия на девять часов вечера, когда все будут ужинать или смотреть телевизор.
— Но мы упустим Шмидта, — сказала я.
Мой голос вроде бы звучал спокойно, но Джон неожиданно ласково произнес:
— Не беспокойся о нем, Вики. У меня ощущение, что мы оба сильно недооцениваем старика. И даже если его поймают, ему не причинят вреда, пока мы на свободе.
— Надеюсь, что ты прав.
— Я всегда прав, — убежденно ответил Джон. — В любом случае нельзя говорить о том, что мы его упустим, пока мы не знаем, где он и что собирается делать. Моли Бога, чтобы он отправился прямо в Каир. Если ему удастся убедить кого-нибудь из влиятельных лиц обыскать корабль, мы будем вне подозрений.
— Но корабля там еще не будет, не так ли? — сказала я, промокая рукавом вспотевшее лицо.
— Наверное, нет. Но будь уверена, Бленкайрон поторопится. Он погрузит добычу и отправится в путь как можно скорее, а «Царица Нила» способна развивать весьма приличную скорость. Если они будут плыть днем и ночью, а Бленкайрон использует все свое влияние, чтобы их без задержки пропустили через шлюзы, она может дойти до Каира за несколько дней. Мы или Шмидт должны оказаться там до ее прибытия.