Утром был такой красивый ранний всплеск степного солнца.
Люди разрывали связанные пальцы, больно раня друг друга, даже не успевая, может быть, понять, откуда они друг для друга нашлись. Но они потом сумели найти и понять. Они сумели найти и понять откуда. И окровавленными пальцами своими нашли они тогда мальчик-молнию.
Он не был в обиде на людей, которые хотели его смерти. Сильными своими руками он умирал для них тихо и спокойно. Он умирал собой в них, раздаривая несметную силу своих рук каждому, очнувшемуся ото сна, но не увидевшему ещё неба. И люди стали сильней, люди стали чище. Чистыми и сильными руками люди забросали камнями в кровь израненное тело мальчика-молнии.
Потом они хоронили его ещё живого и бросали камни на его не закрывающиеся глаза. А он думал, что скоро всё-таки кончится ночь и станет опять видно родное незабываемое небо.
Они потом носились с телом его, как с маленьким новорожденным ребёнком. Они вынули его из земли и кутали в одежду, словно ему ещё могло быть холодно. Они плакали и не могли простить себе. А он спокойно лежал мёртвый и терпеливо ждал, когда его маленькие люди увидят небо.
Ласковый май
Случилось как-то одному ангелу с одним безответственным товарищем косого рассматривать. Сидели они мирно, на лавочке, и им был не нужен мороз. Они не хотели мёрзнуть, тем более что была весна. Глубокая. Как жопа дворника Тараса, прометавшего к тому времени извалюченное крыльцо какого-то бутик-шопа, что нахально уселился в общем дворе среди сопливо-нечёсанной малышни и висячих простынь и рейтуз.
Они напряжённо всматривались в глубины зарабатывающей на отравленную водку из этого бутик-шопа жопы дворника Тараса и с грустью думали, что Тарас, смех с ним, не плохой был ведь всё-таки. Давал им в солнечном детстве поливаться из шланга и всегда делился ганджем, пока не спился нахуй, а вот сегодня помрёт не смотря ни на какие их уговоры. Ангел это сразу определил, ему будущее было видно как свои пять. Он поделился с товарищем и они ещё пытались по накурке оттащить Тараса к чертям от этого сраного бутика. Но Тарас нынче с утра был упорен как никогда в стремлении наебениться и покрывал их всевозможными матами и тому непотребными гадостями. «Ну и хуй с тобой», сказали окончательно отчаявшиеся они, а ангел посмотрел потом внутрь и сказал «Тарас решил умереть…».
От этого как-то хуино стало всё на душе, и они мрачно смолили крепко сложенного, но ни к чертям не забирающего быка. Товарищ сказал ангелу «Слушай, брат-ангел, скажи мне по правде – для чего нам дана эта жизнь, если даже самые крепкие быки не могут вставить нас в небо?». И ангел ответил сумрачно и непонятно «Нихуя… нихуя…».
С такой философией незаметно подкрался вечер и наступила ночь. На седьмом этаже умер не выдержавший такого гамна дворник Тарас, изрядно, до души, накорчившийся от отравленной водки и до ёбаного накорячившийся в этой слаженой жизни. Ангел встал тогда, засунул руки в карманы и сплюнул в песок. «Хуила!…» - зло выругался ангел. Так зло, что товарищ понял – его проняло.
- Кто хуила? - переспросил на всякий случай товарищ. Так просто переспросил, чтобы больше знать (он раньше работал отважным пионером-ракетчиком в детском киножурнале, раскалывавшем любой вопрос, как орехи). Он и сам догадывался уже, что никто. Конкретно никто, а просто…
- Никто! - сказал ангел тяжело и закашлялся так, что на песок вслед за его плевком полетели заодно и ошмётки его окровавленных лёгких.
- Само собой… - согласился товарищ и на обоих них накатила большая давящая волна.
Грузовики горели в полёте и им было не важно с кем воевать. Они были не военные грузовики, они раньше возили арбузы на детских рисунках, пока всей этой картинке не приснился общий пиздец. А теперь, если их хорошенько было оттянуть за уши ветряных форточек, они были похожи на стадо разъярённых индийских слонов. Они несли в себе грандиозный конец света мирным деревням вольно трахающихся индийцев и пацифистов…
За участие во взятии Бастилии ангел получил медаль «За отвагу!» и деревянную ногу. И он никогда не жалел об этом потом, а гордо приносил свою хуеву медяшку на собрания востроносых пионеров. Они смотрели, как он кряхтит и прыгает словно дятел на своей чудо-ноге и уважали его по-серьёзному. А ему в таком случае было накласть на вселенную. Он сам себе такая вселенная был, что закачаешься! А его товарищ лёг, подорвав собой ворота Бастилии, и ангел никогда не рассказывал пионерам про свой героический штурм, хоть его самого там трижды вывернуло наизнанку ранениями. Ангел всегда рассказывал, что был у него один очень верный товарищ, которого сейчас нету, но который и теперь живее всех живых…
«Дяденька ангел, а ты мог улететь? У тебя же крылья!» - спросила как-то один раз его маленькая пионерка и ангел тогда и заложил динамитные точки хронического неравновесия всех возможных будущих сытых обществ обожравшегося мракобесия:
- Нет, зайчонок. Так не бывает!
…Когда они возвращались, было уже ранее утро и на похоронах глупожопого дворника Тараса присутствовал и плакал сам Александр Сергеевич Пушкин. За час до свой собственной смерти. Они подошли к Александру Сергеевичу и спросили:
- Скажите, пожалуйста, не найдётся ли у вас хлеба?
Александр Сергеевич посмотрел на них и сказал:
- Нет, ребята, извините - я не захватил. Но зато у меня есть гандж и отличное стихотворение про матросов, которые на палубе курили папиросы.
- Саня, брось, - сказал тогда ангел. - Они один хуй всё потом переврут. Хуиные твои почитатели, пысающие мимо брюк от хорошо оплачиваемой восторженности. А я тебя поздравляю от всей кстати! В следующей жизни ты будешь Александром Матросовым! Ни хуя не сможешь запомнить ни одного своего теперишнего стиха, но захуяришь такую прозу, что родина-мамка исплачет по тебе свои прекрасные голубые озёра глаз.
Александр Сергеевич улыбнулся скромно и радостно и пошёл стреляться с Дантесом, которого он тоже любил, и за своевременный выстрел в том числе.
А гандж он оставил им на добрую память о нём. И они унеслись…
Волны окутали небосвод и где-то далеко уходил в открытый космос белый маленький бесстрашный парус. Ему было до очарования по хуй всё и совсем не беспокоило отсутствие вокруг атмосферы и жизненных благ. Это раньше думали, что невозможно, а теперь он плыл по волнам пустого мирового пространства в поисках хоть одной родной души. Потому что найти кого-нибудь в открытом космосе ещё никому не удавалось и было очень интересно. Звёзды смотрели на маленький белый парус и они были единственные, кто смотрел на него. И единственные, кто смотрел на него с восторгом. А больше всё равно ничего не было...
А потом выпал дождь из цветов и они щекотали глаза. Ангел хотел заплакать от щекотки глазами, но увидел утопающего в цветах товарища и захлебнулся от смеха. Они барахтались в сугробах цветов и морские снежинки и ёжики ластились вокруг них всюду и норовили заглянуть в лицо, от чего смех разрывал собой ещё больше…
Очень хороший и добрый гандж был у Александра Сергеевича Пушкина и они припрятали пяточку на потом, чтобы в любой момент иметь под рукой хоть немного себе радости…
Танцы плакающих котёнков
И очень осторожно, осторожно очень поднял к небу глаза и сказал тихо, но так что они все услышали:
это вам за всё!
Для чего же он тогда умер?
Они смеялись дружно собравшись в хоровод и никому никому никому от этого не становилось весело. Её истерзанный труп лежал потерянный всеми в запрятанных ветках кустах и ни у кого не вызывал ни капли любви или зависти.
Они нашли её ближе к утру, а ночью было наконец оно - счастье. А его нашли упитым до безумия с глазами налитыми недобром и кровью в одном из приморских кабаков. Утончённая его натура не терпела жизни и он убил её очень жёстко вчера. Они подкрадывались, а он смотрел куда-то в свою трещащую по швам вечность и не видел даже кончиков своих пальцев. От боли в суставах накапливалась холодная ядовитая его кровь. Он совсем не смотрелся в этом постигающем его мире, но это было неважно, и они забрали голыми руками за шкирку его. В холодных зелёных глазах плясали огоньки какой-то неземной непонятной свирепости и они не смотрели ему в глаза, чтобы он знал!